Мировой кризис и русская революция
Протестному движению в России — ровно год. Год этот оценивают по-разному. Все предыдущие 12 лет тренд был один: количество свобод убывало, количество коррупции и произвола возрастало. За 12 предыдущих лет Россия прошла путь от рыночной экономики (пусть обремененной олигархами и бандитами) и демократии до авторитарной нафтократии, в которой степень развращенности и безответственности правящего сословия сопоставима с развращенностью и безответственностью саудовских принцев, а степень произвола и бардака не уступит какому-нибудь Сьерра-Леоне.
Все это — и развращенность, и безответственность — происходило при крайнем равнодушии общества. «Таковы правила игры» — говорила элита, а народ вообще ничего не говорил, только пил, кололся и голосовал за Путина.
В декабре прошлого года это равнодушие кончилось. Началась долгая дорога вверх, которая закончится или переворотом, или революцией, но мирно закончиться не может. Путин власть из рук не выпустит. Или он кончит, как Муссолини, или как Франко, но власти он не отдаст.
За этот год не оправдались самые оптимистические прогнозы: вот, мол, силами ста тысяч креативных менеджеров сейчас возьмем Кремль. Я никогда оптимистом не была, я скорее была пессимистом и ожидала после мая реакции. Потому что, когда революция не побеждает, всегда побеждает реакция.
Могу честно сказать, что я ожидала гораздо худшего и что пессимизм мой не оправдался. Путин любит власть, а не кровь. Он будет кусаться, только если его загонят в угол. При всем моем сочувствии «узникам Болотной» это еще не репрессии. Не случайно ответом на «список Магнитского» стал неадекватный и людоедский закон, но не посадки и не расстрелы оппозиции.
Если взглянуть на вещи шире, то нынешнюю проблему России можно описать как новый тип авторитаризма на фоне нового — общемирового — типа демократии. Этот новый тип — и авторитаризма, и демократии — связан с тем, что за последние двадцать лет благодаря техническому прогрессу меньшинство может содержать большинство.
Раньше было наоборот: праздным могло быть только меньшинство, и вся история человечества, в сущности, состояла в том, что это меньшинство — попы, чиновники, знать — объясняли работающему большинству, почему оно должно их, хороших, содержать.
Как следствие, старая добрая демократия, о которой еще Черчилль говорил, что это худший строй, не считая всех прочих, прекратила свое существование.
В нынешних западных демократиях работающее меньшинство содержит голосующее большинство. И при этом голосующее большинство устами политиков и идеологов объясняет работающим, почему они «жадины», «эксплуататоры», «загрязнители атмосферы» и «капиталисты».
Не осталось не только демократий, не осталось и классических диктатур в стиле Дювалье или Маркоса — когда элита, приближенная к властителю, существует за счет ограбленного, униженного и готового в каждый момент взбунтоваться большинства. В нынешних авторитарных режимах (особенно петрократиях) большинство получает пособия, пьет и искренне любит диктатора, а экономическая разница между диктатурой и демократией заключается прежде всего в размере пособий: в демократии больше.
Такое положение дел в новых диктатурах выбивает всякую почву из-под ног элиты, требующей перемен. Ей не к кому апеллировать: во-первых, она не может утверждать, что «большинство недовольно», поскольку большинство вполне довольно. Во-вторых, элита понимает, что даже в случае перемен большинство попросит все того же — бесплатного образования, бесплатного жилья, бесплатной медицины, бесплатного «всего, как на Западе». А так как низкий уровень развития экономики страны «как на Западе» для всех сделать не позволит, то будет снова «как при Путине», только с другим Путиным.
Вторая часть той же проблемы связана с тем, что война для развитого государства больше не окупается. Война — это не источник прибыли, это статья расходов.
В предыдущую эпоху, «эпоху прогресса», война окупалась, и любое государство, чтобы выжить, должно было быть эффективным. Польша в XVIII в. не была эффективным государством и не выжила. Крошечная Пруссия, находившаяся посреди Европы в еще более уязвимой геостратегической позиции, чем Польша, была эффективна и стала Германской империей.
Как следствие, нынешние диктаторы в отличие от Фридриха Великого или Екатерины Великой не заботятся ни об эффективности государства, ни о процветании экономики, которая в конечном итоге обеспечивается только многочисленными и самостоятельными предпринимателями. Наоборот, они нуждаются в несамостоятельных гражданах. Петрократии, в идеале, нуждаются в крошечной группе специалистов, выкачивающих нефть, и в огромном большинстве госзависимых.
Не сомневаюсь, что нынешний режим кончит плохо. Он кончит плохо не под грузом внутренних и тем более внешних атак, а под грузом собственных ошибок.
Однако я боюсь, что из стратегической ловушки, в которой Россия находится, она выберется только тогда, когда благодаря кризису изменятся некоторые общемировые тренды. В частности, когда всеобщее избирательное право перестанет восприниматься как легитимная форма правления, а авторитарным режимам из-за угрозы потери территории придется перестать быть популистскими и безответственными.
Судя по тому, как развивается мировой кризис, который не является ни финансовым, ни экономическим, а является кризисом политической системы, при которой политики раздают избирателям больше, чем те заработали, это время может быть не за горами. Оно обещает быть интересным и жутким.
Эдуард Лимонов убежден, что революцию продали и что если бы в декабре народ не пошел на Болотную, а остался на Театральной, то он, Лимонов, сейчас бы правил Россией. Вопрос о том, а хотели ли митингующие брать для Лимонова Кремль, Лимонову не приходит в голову.
Другие, наоборот, пугают нас революцией, потому что, мол, в России революции к добру никогда не приводили.
Революции не совершаются без форшоков: предварительных колебаний, обозначающих нарастание напряжения в земной коре. Представлять себе, что 200 тыс. человек в прошлом декабре совершили бы революцию, — наивно. Бояться революций вообще — тоже смешно, это все равно как бояться вообще женитьбы. Если твоя прабабка в 17-м году вышла замуж неудачно, это еще не повод отказываться от брака.
В истории нет ничего верного самого по себе, но все — смотря по обстоятельствам. Мне лично ясно несколько вещей.
Первое. Революция — как и хирургическое вмешательство — вообще-то очень опасная вещь, и, конечно, постепенная трансформация режима в принципе предпочтительней революции. Однако путинский режим к трансформации не способен. Это явствует просто из того, что за все 13 лет правления Путина ситуация только ухудшалась, взятки только росли, государство только распадалось. Тот невыносимый запах гниения, который в России доносится с самого верху, неинвазивными методами не лечится.
Второе. Декабрьские протесты и последовавшие за ними выборы в КС показали, что на сегодняший день в России все-таки существует третье сословие и что именно оно — а не коммунисты, нацисты и леволибералы — является ядром протестного движения. Для того чтобы левые, нацисты и леволибералы были представлены в КС, им пришлось выделять квоты для поступления.
Третье. Третье сословие в России составляет чудовищное меньшинство. В силу характера нашей петрократии, осознанных и неосознанных усилий режима, импорта рабов-гастарбайтеров и общих обстоятельств развития современного общества большинство населения зависит от государства, как от наркотика, и очень плохо воспринимает то, что является ценностями для третьего сословия.
Сейчас это эффективное большинство более или менее поддерживает Путина. Это не значит, что оно будет поддерживать Путина всегда. Но это значит, что когда оно перестанет его поддерживать, причины, по которым оно это сделает, будут сильно отличаться от причин третьего сословия, и требования, которые оно предъявит к новому правительству, будут сильно отличаться от требований личной свободы и неприкосновенности частной собственности.
Четвертое. В XIX веке любая азиатская страна, которая хотела выбраться из трясины, куда ее столкнула неэффективная и допотопная власть, твердо знала, что делать. Делать «как в Европе»: отменять бояр, эмиров и самураев, вводить неприкосновенность частной собственности. Сейчас «европейские ценности» стали другими, а во многом и противоположными ценностям XIX века — века прогресса, бремени белого человека и частной собственности.
Делать «как в Европе» сейчас — это вернуть свободные выборы и настоящее всеобщее избирательное право. Извините, но в стране, где большая часть населения нища и зависит от государства, свободные выборы не приводят ни к чему, кроме новой диктатуры, едва найдется лидер, который пообещает избирателю все, о чем тот мечтал за стаканом водки. Во всяком случае, они не приводят к реформам, которые идут против воли самых многочисленных и самых влиятельных групп интересов: то есть зависимого от государства большинства и паразитирующего на нем меньшинства. Мы уже сделали «как в Европе» в 1991-м и на выходе получили Путина.
Пятое. В XIX веке эффективность модернизации была связана в первую очередь с военным давлением. Кто не модернизировался — тот не выживал. Его завоевывали. В наше мирное время, когда никто никого особо не завоевывает, эволюционных стимулов для модернизации у диктатора нет. Наоборот, у него есть все стимулы для того, чтобы сделать третье сословие как можно менее многочисленным и чтобы сделать большинство населения как можно более госзависимым.
Иначе говоря, куда ни кинь, всюду клин. Свободные выборы в нищей бизнесом, но богатой нефтью стране оборачиваются путиными и чавесами, а диктатура в такой стране тоже оборачивается путиными и чавесами, потому что диктатор боится третьего сословия и его требований свободы и частной собственности больше, чем он боится завоевания. Налево пойдешь — коня потеряешь, направо пойдешь — сам пропадешь.
Конечно, бывают и чудеса, но надеяться на чудо — как-то странно.
Я должна сказать очень пессимистическую вещь: я боюсь, что протестное движение в России будет проскальзывать, пока не случится катастрофического мирового кризиса. Кризиса, который повлечет за собой не только падение цены на нефть, но и пересмотр установившихся идеологем современного мира.
Проблема только в том, что окно возможностей не очень велико. Деградация режима, эмиграция способного населения, замещение рабочих мест азиатскими мигрантами протекают настолько стремительно, что если кризис этот не случится в ближайшие пять-десять лет, то и преобразовывать будет уже нечего — как нечего реформировать у спившихся американских индейцев.
Ю. Латынина
http://www.gazeta.ru/column/latynina/4909022.shtml
Польза от статьи |
|
Anmerkungen: 0 |
Актуальность данной темы |
|
Anmerkungen: 0 |
Объективность автора |
|
Anmerkungen: 0 |
Стиль написания статьи |
|
Anmerkungen: 0 |
Простота восприятия и понимания |
|
Anmerkungen: 0 |