Шоколадная конфета

Лидия Раевская

 Я недолго побыла единственным ребенком в семье. Всего-то четыре года. Я даже понять этого не успела. Однажды у мамы вдруг появился живот. Он рос и шевелился. Был большой и круглый. Мама предлагала мне его потрогать, а я боялась. Мама еще сердилась почему-то…

А потом наступила осень. Бабушка нарядила меня в бордовый костюмчик со слоненком на нагрудном кармашке, и повезла куда-то на автобусе. Потом мы с ней долго куда-то шли-шли-шли, пока не дошли до большого дома. Я подумала, что мы к кому-то в гости едем. Бабушка часто брала меня с собой в гости… Но в дом мы так и не зашли. Бабушка встала под окнами, неуверенно посмотрела на окна и крикнула:

 – Таня!

Я тоже хотела крикнуть, но почему-то застеснялась. Может быть, потому что на мне был мальчишечий костюм? Он мне не нравился. Из-за моей короткой стрижки и этого костюма меня постоянно принимали за мальчика. А я очень хотела, чтобы у меня были длинные косы. До пола. Как у Снегурочки. Но меня почему-то всегда коротко стригли и не спрашивали, чего я хочу. А я хотела еще юбочку из марли с пришитыми к ней блестящими бусинками, как у Насти Архиповой из нашей группы, и белые ботиночки от коньков… Я всю зиму просила папу снять с коньков лезвия и отдать мне ботиночки.  Лезвия их только портят ведь.

Белые ботиночки с большим квадратным каблуком…

Я была бы самая красивая. А в этом дурацком костюме мне было неуютно и стыдно.

Бабушка еще раз позвала Таню и вдруг схватила меня за плечи и начала подталкивать вперед, приговаривая:

– Ты головенку-то подними. Мамку видишь? Во-о-он она, в окошко смотрит!

Голову я подняла, но маму не увидела. А бабушка уже снова кричала:

– Танюша, молочко-то есть?

– Нет, мам, не пришло пока… – отвечал откуда-то мамин голос. Я силилась понять, откуда он идет, – и не понимала. Стало очень обидно.

– Где мама? – Я подергала бабушку за руку.

– Высоко она, Лидуша. – Бабушка чмокнула меня в макушку. – Не тяни шейку, не увидишь. А на руки мне тебя взять тяжело.

– Зачем мы тут? – Я насупилась.

– Сестричку твою приехали проведать. – Бабушка улыбнулась, но как-то грустно, одними губами только.

– Это магазин? – Я внимательно еще раз посмотрела на дом. Мне говорили, что сестричку мне купят в магазине. Странные люди: даже меня не позвали, чтобы я тоже выбрала…

– Можно и так сказать. – Бабушка крепко взяла меня за руку, снова подняла голову, и крикнула: – Танюш, я там тебе передачку уже отдала, молочка пей побольше. Поцелуй от нас Машеньку!

Так я поняла, что мою новую сестру зовут Маша. Это мне не понравилось. У меня уже была одна кукла Маша. А я хотела Джульетту…

Так в нашем доме появился маленький. Маша была беспокойной и все время плакала. Играть мне с ней не разрешали.

А однажды мама собрала все мои вещи и игрушки в большую сумку, взяла меня за руку и отвела к бабушке. Я любила гостить у бабушки. Там всегда было тихо, можно было сколько угодно смотреть цветной телевизор, а дедушка разрешал мне пускать в ванной мыльные пузыри.

Я возилась в комнате со своими игрушками, рассаживая кукол по углам, и слышала, как на кухне бабушка разговаривает с мамой.

– Не любишь ты ее, Таня, – вдруг тихо сказала бабушка. Она очень тихо сказала, а я почему-то, вот, услышала. Куклу Колю забыла посадить на диван и подошла к двери.

– Мам, не говори глупостей! – Это уже моя мама бабушке отвечает. – Мне просто тяжело сразу с двумя. Машеньке только месяц, я устала как собака. А тут еще Лидка под ногами путается… И ты сама обещала мне помогать!

– А зачем второго рожала? – еще тише спросила бабушка.

– Славик мальчика хотел! – как-то отчаянно выкрикнула мама и вдруг всхлипнула: –  Ну, пускай она у тебя месячишко поживет, а? Я хоть передохну. Ее шмотки и игрушки я привезла. Вот деньги на нее.

Что-то зашуршало и звякнуло.

– Убери, – снова очень тихо сказала бабушка. – Мы не бедствуем. Деду пенсию платят хорошую. Заказы дают. Прокормим, не бойся.

– Конфет ей не давайте, – снова сказала мама, а я зажмурилась. Почему мне не давать конфет? Я же хорошо себя веду. Хорошим детям конфеты можно.

– Уходи, Таня. Кормление пропустишь, – опять бабушка говорит. –  Ты хоть позванивай иногда. Ребенок скучать будет.

– Позвоню. – Мама сказала это, уже выходя с кухни, а я тихонько отбежала от двери, чтобы никто не понял, что я подслушиваю.

Мама зашла в комнату, поцеловала меня в щеку и сказала:

– Не скучай, мы с папой в субботу к тебе придем.

Я кивнула, но почему-то не поверила…

Когда мама ушла, ко мне подошла бабушка, села на диван и похлопала по нему, рядом с собой:

– Иди ко мне…

Я села рядом с бабушкой и тихо спросила:

– А мне ведь можно конфеты?

Бабушка почему-то сморщилась вся, губами так пожевала, отвернулась, рукой по лицу провела быстро и ответила:

– После обеда только. Ты что, все слышала?

Я повернулась к бабушке спиной и сосредоточенно принялась надевать на куклу Колю клетчатые шортики. Бабушка вздохнула:

– Пойдем пирожков напечем. С капустой. Будешь мне помогать тесто месить?

Я тут же отложила Колю и кинулась на кухню. Дома мама никогда не пекла пирожков. А мне нравилось трогать руками большой теплый белый шар теста и слушать, как бабушка говорит: «Не нажимай на него так сильно. Тесто – оно же живое, оно дышит. Ему больно. Ты погладь его, помни чуть-чуть, поговори с ним. Тесто не любит спешки».

Весь вечер мы пекли с бабушкой пирожки, а дедушка сидел в комнате и сочинял стихи. Он всегда сочиняет стихи про войну. У него целая тетрадка этих стихов. Про войну и про Псков. Псков – это дедушкин родной город, он мне рассказывал. Там есть река Великая и дедушкина школа. Он иногда ездит туда, встречается с друзьями. Они все уже старенькие, друзья эти. И тоже приезжают в Псков. Наверное, там им дедушка читает свои стихи.

Когда уже стемнело, бабушка накрыла в комнате журнальный столик, принесла туда пирожки и розеточки с вареньем, а я, вымытая бабушкиными руками, чистая и разомлевшая, залезла с ногами в кресло и смотрела «Спокойной ночи, малыши». О том, что я обиделась на маму, я уже забыла. И сейчас вдруг начала скучать…

Я тихо пробралась на кухню и села у окна. Видно было фонарь и деревья. И дорожку еще. По которой должна была в субботу прийти мама. Я слышала, как бабушка меня зовет и ищет, и почему-то молчала, и терлась носом о стекло.

Обнаружил меня дедушка. Он вошел на кухню, скрипя протезом, включил свет и вытащил меня из-под подоконника. Посадил на стул и сказал:

– Мама придет в субботу. Обязательно придет. Ты мне веришь?

Я кивнула, но в носу все равно щипало.

– Завтра будем пускать пузыри. – Дедушка погладил меня по голове и поцеловал в макушку. – А еще я расскажу тебе о том, как наш полк разбомбили под самым Берлином. Хочешь?

– Хочу…

– Тогда пойдем в кроватку. Ты ляжешь под одеялко, а я с тобой рядом посижу. Пойдем, пойдем…

И я пошла. И, засыпая на чистой-чистой простыне, пахнущей почему-то сиренью, я думала о маме и конфетах.

А мама в субботу так и не приехала…

***

Зазвонил телефон. Я посмотрела на определитель и подняла трубку:

– Да, мам?

– Ты сегодня во сколько дома будешь?

Я посмотрела на часы, пожала плечами, словно это могли видеть на том конце трубки, и ответила:

– Не знаю.  До шести я буду в офисе. Потом у меня подработка будет. Это часов до десяти. В одиннадцать заскочу домой, переоденусь, и в кафе. У меня сегодня ночная смена.

– Постарайся зайти в семь. Тут тебя дома сюрприз ждет. Неприятный.

Мама всегда умела тактично разговаривать с людьми.

– Какой? Скажи лучше сразу.

– С ребенком все в порядке, он в садике. Володя приходил…

Я крепко закусила губу. Вовка ушел от меня четыре месяца назад. Ушел, не оставив даже записки. Где он жил – я не знала. Пыталась его искать, но он хорошо обрубил все концы… А я просто спросить хотела – почему?

– Что он сказал? Он вернулся? – Руки задрожали.

– Он исковое заявление принес и повестку в суд… На развод он подал.

– Почему?! – Другие вопросы в голову не лезли.

– По кочану, – огрызнулась мама. – Твой муж, у него и спрашивай. От хороших баб мужья не уходят, я тебе уже говорила! А ты все с подружками своими у подъезда торчала! Муж дома сидит, а она с девками трепется!

– Я с ребенком гуляла… –  Глаза защипало, но матери этого показать нельзя. – Я  ж с коляской во дворе…

– Вот и сиди себе дальше с коляской! А мужику нужна баба, для которой муж важнее коляски! За что боролась – на то и напоролась.

– Да пошла ты! – Я не выдержала и бросила трубку.

Значит, развод. Значит, всё. Значит, баба у Вовки теперь новая… За что, Господи, ну за что, а?

Снова зазвонил телефон. Я, не глядя на определитель, нажала на кнопку «Ответ» и рявкнула:

– Что тебе еще надо?!

– Лидуш…–  В трубке бабушкин голос. – Ты ко мне зайди после работки, ладно? Я уже все знаю…

– Бабушка-а-а-а… – Я заревела в голос, не стесняясь. – Бабушка-а-а, за что он так?

– Не плачь, не надо… Все в жизни бывает. Все проходит. У тебя ребеночек растет. Ну, сама подумай: разве ж все так плохо? Кому повезло больше: тебе или Володе? У Володи новая женщина, к ней привыкнуть нужно, пообтереться… А у тебя твоя кровиночка осталась. Каким его воспитаешь – таким и будет. И весь целиком только твой. Ты приходи ко мне вечерком. Приходи обязательно.

На подработку я в тот день так и не пошла. Провалялась у бабушки пластом. Иногда выла, иногда затихала. Бабушка не суетилась. Она деловито капала в рюмочку корвалол, одними губами считая капли, и сидела у моего изголовья, приговаривая:

– Попей, попей. Потом поспи. Утро вечера мудренее. Не ты первая, не ты последняя. Мать твоя дважды замужем была, тетка твоя тоже… А Володя… Что Володя? Знаешь, как люди говорят? «Первым куском не наелся – второй поперек горла встанет». А даст Бог, всё у Вовы хорошо выйдет…

– Бабушка?! – Я рывком села на кровати, краем глаза увидев в зеркале свое опухшее красное лицо. – Ты ему, козлятине этой вонючей, еще счастья желаешь?! Вот спасибо!

– Ляг, ляг… – Бабушка положила руку на мое плечо. – Ляг и послушай: не желай Володе зла, не надо. Видно, не судьба вам просто вместе жить. Бывает, Господь половинки путает… Сложится все у Володи – хороший знак. И ты скоро найдешь. Не злись только, нехорошо это.

Я с воем рухнула на подушку и снова заревела…

***

Нервы на пределе. Плакать уже нет сил. Дышать больно. Воздух, пропитанный запахами лекарств, разъедает легкие, и от него першит в горле…

– Лида, судно принеси!

Слышу голос мамы, доносящийся из бабушкиной комнаты, бегу в туалет за судном и несусь с ним к бабушке.

– Не надо, Лидуша… – Бабушка лежит лицом к стене. Через ситцевую ночнушку просвечивает позвоночник. Закусываю губу и сильно зажимаю пальцами нос. Чтобы не всхлипнуть. – Не нужно судна. Прости меня…

– За что, бабуль? – Стараюсь говорить бодро, а сама радуюсь, что она моего лица не видит…

– За то, что работы тебе прибавила. Лежу тут бревном, а ты, бедная, маешься…

– Бабушка… – Я села возле кровати на корточки и уткнулась носом в бабушкину спину. – Разве ж мне тяжело? Ты со мной сколько возилась, сколько пеленок за мной перестирала? Теперь моя очередь.

– Так мне в радость было… – тяжело ответила бабушка и попросила: – Переверни меня, пожалуйста.

Кидаю на пол судно, оно падает с грохотом… С большой осторожностью начинаю перекладывать бабушку на другой бок. Ей больно. Мне тоже. Я уже реву, не сдерживаясь.

В комнату входит моя мама. От нее пахнет табаком и валерьянкой.

– Давай помогу. А ты иди, покури, если хочешь.

Благодарно киваю маме, хватаю сигареты и выбегаю на лестницу. У мусоропровода с пластмассовым ведром стоит Марья Николаевна, бабулина соседка и подружка.

– Ну, как она? – Марья Николаевна ставит ведро на пол и тяжело опирается на перила.

– Умирает…– Сигарета в пальцах ломается, достаю вторую. – Не могу я больше, Господи… Не могу! Уж лучше б я за нее так мучилась! За что ей это, Марья Николаевна?

– Ты, Лидок, как увидишь, что рядом уже всё, – подолби в потолок шваброй. Говорят, так душа легче отходит, без мук…

Первая мысль – возмутиться. И за ней – тут же вторая:

– Спасибо… Подолблю. Не могу больше смотреть, не могу!

Слезы капают на сигарету, и она шипит, а потом гаснет. Бросаю окурок в баночку из-под сайры и снова иду к бабушке.

Бабушка лежит на кровати ко мне лицом и молчит. Только смотрит так… Как лицо с иконы.

Падаю на колени и прижимаюсь щекой к высохшей бабушкиной руке:

– Бабушка, не надо… Не надо, пожалуйста! Не делай этого! – Слезы катятся градом, нос заложило.

– Тебе, Лидуша, квартира отойдет. Дедушка так давно хотел. Не станет меня – сделай тут ремонтик, хорошо? Туалет мне уж больно хотелось отремонтировать, плиточку положить, светильничек красивый повесить…

– Не на-а-адо…

– Под кроватью коробочку найдешь, в ней бинтик эластичный. Как умру – ты мне челюсть-то подвяжи. А то так и похоронят, с открытым ртом.

– Переста-а-ань!

– А в шкафу медальончик лежит. Мне на памятник. Я давно уж заказала. Уж проследи, чтобы его на памятник прикрепили…

– Ы-ы-ы-ы-ы-а-а-а-а-а…

– Иди домой, Лидок. Мама тут останется. А ты иди, отдохни. И так зеленая вся…

По стенке ползу к двери. В кармане звонит телефон. Беру трубку и молчу.

– Чо молчишь? – Вовкин голос. – Алло, говорю!

– Чего тебе? – Всхлипываю.

– Завтра двадцать восьмое, не забудь. Бутырский суд, два часа дня. Не опаздывай.

– Вовкаа-а-а-а… Бабушка умирает… Пожалуйста, перенеси дату развода, а? Я щас просто не могу…

– А я потом не могу. Не трахай мне мозг, ладно? Это ж как ключи от машины, которую ты продал. Вроде и есть они, а машины-то уже нет. Всё. Так что не цепляйся за этот штамп, пользы тебе от него?

– Не сейчас, Вов… Не могу.

– Можешь. Завтра в два дня.

Убираю трубку в карман и сползаю вниз по стенке…

… «Не плачь, так получилось, что судьба нам не дала с тобой быть вместе, где раньше я была?» – пела магнитола в машине таксиста, а я глотала слезы.

Всё. Вот и избавились от ненужных ключей. Теперь у Вовки все будет хорошо. А у меня – вряд ли…

«Только ты, хоть ты и был плохой… Мои мечты – в них до сих пор ты мой…»

– А можно попросить сменить кассету? Ваша Буланова сейчас не в тему. Я десять минут назад развелась с мужем.

Таксист понимающе кивнул и включил радио.

«Милый друг, ушедший в вечное плаванье, свежий холмик меж других бугорков… Помолись обо мне в райской гавани, чтобы не было больше других маяков…»

– Остановите машину. Пожалуйста.

Я расплатилась с таксистом и побрела по улице пешком. Полезла за сигаретами – оказалось, их нет. То ли потеряла, то ли забыла, как пачку пустую выкинула. Захожу в магазинчик у дороги.

– Пачку «Явы золотой» и зажигалку.

Взгляд пробегает по витрине, и я спрашиваю:

– А конфеты вон те у вас вкусные?

– Какие?

– А во-о-он те.

– У нас все вкусное, берите.

– Дайте мне полкило.

Выхожу на улицу и тут же разворачиваю фантик. Жадно ем шоколад. С каким-то остервенением. И снова иду вперед.

Вот и бабушкин дом. Поднимаюсь на лифте на четвертый этаж, звоню в дверь.

Открывает мама. Не давая ей ничего сказать – протягиваю через порог ладонь, на которой лежит конфета:

– Я хочу, чтобы бабушка ее съела. Пусть она ее съест. Знаешь, я вспомнила, как ты мне в детстве запрещала есть конфеты, а бабушка мне все равно их давала… Я тоже хочу дать бабушке конфету.

Мама молчит и смотрит на меня. Глаза у нее красные, опухшие.

– Что?! – Я ору, сама того не замечая, и конфета дрожит на ладони. – Что ты на меня так смотришь?! Я принесла бабушке конфету!

– Она умерла… – Мама сказала это бесцветным голосом и села на пороге двери. Прямо на пол. – Десять минут назад. Сейчас машина приедет…

Наступаю на мать ногой и влетаю в комнату. Бабушку уже накрыли простыней. Откидываю ее и начинаю засовывать в мертвую бабушкину руку конфету.

– Возьми, возьми, ну пожалуйста! Я же никогда не приносила тебе конфет! Я не могла опоздать! Я… Я с Вовкой в суде была, ба! Я оттуда на такси ехала! Я только в магазин зашла… Ну, возьми, ручкой возьми, бабушка!!!

Шоколад тонким червяком вылез из-под обертки и испачкал чистую-чистую простыню, которая почему-то пахла сиренью…

***

Я не люблю конфеты.

Шоколад люблю, торты люблю, пирожные тоже, особенно корзиночки.

А конфеты не ем никогда.

Мне дарят их коробками, я принимаю подарки, улыбаясь и горячо благодаря, а потом убираю коробку в шкаф. Чтобы поставить ее гостям, к чаю…

И никто из них никогда не спросил меня, почему я не ем конфеты.

Никто.

И никогда.