МЕНЯ МОГЛИ ПОСАДИТЬ ЗА ТУНЕЯДСТВО. Юоазас БУДРАЙТИС. Интервью

Юоазас БУДРАЙТИС,

актёр, атташе по культуре посольства Литовской Республики в России

МЕНЯ МОГЛИ ПОСАДИТЬ ЗА ТУНЕЯДСТВО

– У вас первое образование юридическое. Это помогает в сегодняшней работе?

– Говорить о том, помогает или нет, не совсем будет точно. Оно влияет, как и любое образование, и обязательно каким-то углом где-то вылезет. Я заканчивал Вильнюсский университет, а университет всегда воспитывал особое мышление. Хотя юридическое образование в советское время было больше общеобразовательным.

– Вы занимаетесь организацией Дней Литвы в разных регионах России. А часто ли бывают Дни России в Литве?

– Пока не было, но отдельные выступления мастеров бывают.

У нас часто выступают Юрий Башмет, Владимир Спиваков, Николай Петров, а об эстрадных артистах я уж и не говорю.

– Как вы относитесь к данным соцопросов, согласно которым граждане России считают Литву враждебным государством?

– Хоть четвертуйте меня, но я никак не могу этого понять. Мне кажется, что с данными этих соцопросов какая-то путаница.

Мне непонятно, кто так говорит. Если спросить любого, кто посещает Литву как турист или кто отдыхает на курорте Паланги, то любой скажет, что не чувствовал никакой враждебности. Литовцы очень толерантны, в ней живут и татары, и евреи, и украинцы, и белорусы. Никто никого там по национальному признаку не обижает.

Я не понимаю, почему в России считают Литву недружественной страной. Возможно, иногда и появляются какие-то искусственные тенденции, но если официальные отношения хорошие, то и данные опросов должны быть такими же.

– Вы были одним из кумиров советского кино, миллионы советских женщин были влюблены в вас. Как переживали свою славу?

– Разве плохо, когда тебя любят? С другой стороны, популярность – это показатель, что ты нужен. Если ты работаешь в кино, если кто-то это замечает и ещё хвалит за это, значит, ты кому-то нужен, кто-то смотрит твои фильмы. Это способствует совершенствованию себя и радостно, что это так. Было бы хуже, если бы тебя совсем не замечали.

– И как вы переживали признания поклонниц?

– Улыбался.

– А как к ним относилась ваша супруга?

– Тоже улыбалась.

– В основном вас приглашали играть фашистов, заграничных миллионеров. Долго срывали с себя эти маски?

– Достаточно долго. Мне хотелось занять нишу некоего космополита, человека из народа. Допустим, в фильме Нахапетова «С тобой и без тебя» меня долго не утверждали на роль Федора, ссылаясь на то, что я похож на шведа. А почему русский мужик не может быть похожим на шведа? И что такое шведский характер? В Швеции есть разные люди – и эмоциональные, и спокойные, и разговорчивые, и болтуны. Если взять Европу от уральских гор до Португалии, то как отличить людей, живущих в ней – кто европеец, а кто нет?

– Часто приходилось отказываться играть «фашистов»?

– Да, когда стал понимать, что это превращается в стандарт, а я этого не хотел. Отказывался и от ролей миллионеров и просто иностранцев. Но что поделаешь, предлагали, а если предлагают, значит, приходилось сниматься. Хотя тогда в Союзе очень странно понимали, кто такой миллионер. Это сейчас мы знаем, что миллионеры могут ходить в джинсах, а тогда думали, что они обязательно все в галстуках и накрахмаленных рубашках ходят. На меня напяливали еле-еле найденный дорогой костюм, но при этом никого не волновало, что костюм слишком узок для меня, а рукава длинные. Поэтому я любил играть людей немного вальяжных, со странностями, которые не привязаны к одному месту. Мне нравился тип «человек ниоткуда». А в советском кино надо было объяснять характер героя, откуда он и как сложился.

– Вы и в жизни человек ниоткуда?

– Я откуда-то… Но в фильмах не хотел объяснять на экране, откуда мой герой, это должно было проявиться на протяжении действия.

– Кого из тех режиссёров, с кем вы работали, чаще вспоминаете?

– Моего крёстного отца в кино, моего воспитателя – Жалакявичюса. Он не только мой первый режиссёр, он был моим духовным отцом. Больше у меня ни с кем из режиссёров не было такого духовного единения в работе.

Были и другие режиссёры, с которыми мне было интересно работать, – Прошкин, Нахапетов. Не могу не вспомнить Григория Козинцева, в его «Короле Лире» играл французского короля. Он настолько втянул меня в процесс съёмок, что иногда мне казалось, что моя роль – самая главная в фильме, настолько много внимания было к моей роли и в выборе костюма, и при гримировании.

– Вам есть что с чем сравнивать. Какая разница между советским кино и сегодняшним?

– Раньше все операторы знали, как снимать «восьмёрку». Это диалог двух героев – сначала камера показывает одного артиста, потом поворачивается на второго. Это знал любой оператор, и вообще тогда к учёбе относились более основательно. К тому же человек не мог просто так прийти на студию и снимать кино, он должен был пройти через худсовет, к нему приставляли ещё худрука, который всё время подсказывал, что что-то не так и что-то не эдак.

Было и негативное – цензура. Из-за неё и других обстоятельств я не сыграл тех ролей, которые мог бы сыграть. Какие это роли, не знаю, но чувствую, что мог бы их сыграть лучше. Они более значительные, чем те, что были у меня.

Ещё в те времена между актёрами было некое братство, если они дружили, то дружили всю жизнь. Теперь этого уже нет. Теперь есть деловые контакты: «Здравствуй, Петя! – Здравствуй, Ваня!», и разошлись. Есть конкуренция, которой раньше не было. Она, конечно, движущая сила и не позволяет успокаиваться на достигнутом, а в прежние времена мы все знали, что за день съёмок получим 50 рублей.

– Как вам сегодняшние гонорары актёров? Не кажутся слишком большими?

– А почему нет? Пускай получают столько, сколько заслуживают. Чем русские или литовские актёры хуже голливудских? Другое дело, что в Литве невозможно платить большие гонорары по той причине, что у нас население всего три с половиной миллиона человек. Какой фильм окупится при таком количестве зрителей? Российские кинематографисты могут себе позволить сделать дорогостоящий фильм, поскольку большие доходы от проката позволяют вкладывать деньги в следующий фильм и покупать актёров, которые нравятся зрителям. В советское время делали фильмы, а не актёров покупали, и актёр был на последнем месте. Во время съёмок ему даже стульчик никто не предлагал. Помню, как в Сухуми на съёмках в перерывах присаживался на камушек. Похожее могло случиться и с более известными артистами.

В Голливуде подобное даже представить трудно. Там актёров не просто снимают – если у актёра на голове беспорядок, то ему делают такой беспорядок, что ему потом подражают поклонники. Если нужно сделать пот, то в Голливуде его сделают очень эстетично, а не как у нас – губкой глицерин размазывают по лицу. Мне доводилось сниматься в соцстранах – Болгарии, ГДР, Польше. Там условия немного отличались – были комнаты отдыха для актёров.

– Говорят, что возраст Христа для мужчин переломный. А что вы чувствуете в свои 65?

– Если бы не было зеркал... Иногда даже думаю: а почему я не могу сыграть сорокалетнего, ведь я же всё умею, всё чувствую и богаче этого возраста. Но стоит увидеть свои фотографии, то сразу понимаю, почему не могу. А если ещё в зеркало посмотреть!..

– Значит, возраст вызывает у вас больше пессимизма?

– Это объективный пессимизм, и он оптимистический, потому что в этом возрасте я тоже что-то могу играть. Вот посмотрите на Иствуда, ему за 70, а он до сих пор играет героев. Не годы главное…

– Да и к тому же в кино можно всё.

– Почему только в кино? Какая разница, в кино или в жизни? Что мешает человеку быть таким же и в жизни, если он здоров?

– Вы, кажется, ещё и философ. Что скажете о сегодняшних временах?

– Так получается, что одна эпоха закончилась, началась другая. Нужно осознать своё новое место в новой жизни, в новой эпохе. Хорошо, что судьба распорядилась так, что я оказался при деле, а сколько людей оказались ни с чем. Обидно, что им досталась вот такая судьба на закате жизни.

Если бы у нас были такие возможности, какие есть сейчас у молодого поколения, мы были бы совсем другими людьми, и у нас были бы другие достижения. Мы оказались как те несчастные щенки, которых растили в загоне, а потом выпустили на свободу, а они даже не знают, как добывать корм.

В молодости мы не могли думать про бизнес и считали всё похожее на него спекуляцией. Потом мы долго не могли себя переломить и осознать, что бизнес – это нормальное занятие, и что нам тоже надо включаться в него. У некоторых завскладов, конечно, были похожие замашки, они уже тогда видели, что жизнь будет такой, какая она есть сейчас, а у нас, интеллигентов, работников культуры, были идеалы. Мы считали, что заниматься спекуляцией позорно. Помню, как мне было стыдно перед коллегами, когда я поступил на службу. Мне казалось: что они подумают обо мне? Как я, свободный творческий человек, пошёл на службу?

Вот такая судьба у нашего поколения. Остаётся только радоваться тому, что есть зритель, который помнит и переживает за нас, и желает здоровья. Может быть, ещё появится режиссёр, который скажет: «Давайте сниматься в моём фильме». Дай Бог, чтобы он появился. Сегодня я снимаюсь, но все это не то, что хотелось бы. Хочется быть героем, как Клинт Иствуд. К сожалению, теперь герои все тридцатилетние. А мы как старое вино, оно с годами не становится хуже.

– С кем вам интереснее общаться сейчас – со сверстниками или молодыми людьми?

– Психологически, конечно, есть некоторые трудности. Всюду теперь царствуют молодые. Вот и на литовском телевидении одна молодёжь теперь, найти там людей среднего и моего возраста нельзя. Получается, что наше поколение как бы вычеркнуто из жизни. На таких, как я, смотрят как на советское прошлое и, наверное, думают, как бы поскорее выкинуть на свалку. Не в меньшей мере это есть и в России.

– Телевидение – это бизнес. Там нужна свежая упаковка.

– Да, понятно, но психологически это действует, особенно когда ты ещё что-то можешь, а тебя хотят на свалку выкинуть. Знаете, я страшно боялся звания пенсионера (в Литве выходят на пенсию в 62,5 года.– А.М.), но что поделаешь, это естественно. Душевно радоваться возможности ещё есть.

– Как атташе по культуре посольства Литвы с кем вы больше общаетесь – с чиновниками, бизнесменами, коллегами?

– В том и вся прелесть, что со всеми.

– А с кем интереснее?

– Конечно, профессионально со своими коллегами, но ещё мне нравится общаться с писателями и поэтами. У меня всегда была слабость к литературе. Но никогда не думал, что придется общаться с учеными и два раза в год проводить международные конференции. Мне показалось очень интересным то, чем они занимаются.

Я никогда не думал, что смогу организовать что-то подобное, вначале для меня вообще было сложно собрать двух-трёх человек, ведь никаких помощников у меня нет, и всем приходится заниматься самому. А теперь я так наловчился этому, что собрать на конференцию сорок человек для меня просто пустяк!

– В гости к прежним коллегам ходите?

– К ним меньше всего, потому что некоторые из них теперь стали очень популярными актёрами и в голове у них только суммы. Я не хочу никого называть, раньше мы очень дружили, а теперь вот есть такая отстраненность. Им теперь интереснее общаться с каким-нибудь банкиром или продюсером. Что поделаешь, всё это человеческие слабости, и они должны быть, жизнь будет неполной без них. Тем более в обществе, где есть конкуренция, подобные проблемы проявляются очень сильно, и с ними надо соглашаться. Но никакого пессимизма по этому поводу у меня нет.

– Значит, у вас есть с кем поговорить по душам?

– Много с кем есть. Есть джазовые музыканты, писатели, поэты, учёные, с которыми я могу поговорить. Актёров, как ни странно, в моём круге общения мало.

– Кто озвучивал вас в советских фильмах?

– Какие-то роли я озвучивал сам, но очень много меня озвучивали и Филозов, Губенко, Нахапетов. Я не умею озвучивать, это тоже искусство. Только когда много занимаешься этим, появляется профессионализм, который позволяет виртуозно озвучивать и даже поправлять свою роль. Допустим, в «Опасном возрасте» меня озвучивал Смоктуновский, но он очень там состарил меня – так много он кряхтел и пыхтел.

– Как сегодня поживает Литовская киностудия?

– Её купили частные лица. Кино там не снимают, но насколько мне известно, сейчас хотят снять настоящий блокбастер, это будет первый литовский блокбастер. Занимаются этим очень упорные ребята, может быть, у них и получится сделать это.

Сама киностудия предоставляет свои услуги другим кинокомпаниям. Каждый год в Литве снимается несколько голливудских фильмов. На Литовской киностудии сохранилось ещё много профессионалов, и они принимают участие в этих съёмках. Постановочный цех пользуется большим спросом, они делают очень хорошие декорации. Лет шесть назад построили улицу древнего Рима, она сохранилась и теперь входит в туристический путеводитель. И литовские фильмы иногда тоже снимают. Иногда хорошие.

– Ещё в советские времена литовский театр и его режиссёры вызывали дискуссии в обществе.

– Они и сейчас вызывают. У нас столько талантливых режиссёров на одного жителя! Представьте себе, на три с половиной миллиона человек у нас есть пять режиссёров мирового уровня и из них трое – суперрежиссёры: Коршуновас, Некрошюс и Туманис. Все театры, которые были при советской власти, сохранились, и все они заполняются.

– Вы закончили Высшие режиссёрские курсы. Сами снимали кино?

– Я снял две короткометражки в Литве. В восьмидесятые уже приступал к съёмкам полнометражного фильма, но это уже был последний вздох советской системы. Я получил 400 тысяч рублей на съёмки, но после того, как уточнили смету расходов, то оказалось, что нам этой суммы не хватит даже на постройку декораций. Да и снимать мне нужно было настоящий потоп, а с ним ничего не получалось. Проект пришлось остановить.

– Антониони предлагал вам сняться в своём фильме. Что помешало этому?

– Я так и не узнал, кто принимал решение по этому вопросу. Для меня был ошеломляющим сам телефонный звонок Антониони: «Когда вы сможете прилететь в Рим на съёмки?» Я спросил: «А когда вам надо?» «Ну, послезавтра», – говорит он. Вы можете себе представить, что такое в те годы через два дня уехать за границу! Наверное, только самые большие начальники могли себе позволить такое.

– Но вам же разрешали выезжать в другие страны на съёмки.

– То, что меня не отпустили на съёмки к Антониони, показалось мне странным, потому что когда мне было нужно, то всегда отпускали за границу. Правда, на фестивали одного не пускали. Один раз мне сказали, что я буду старшим группы, которая поедет в Хельсинки. Я поинтересовался, сколько человек будет в группе? Мне сказали, что будет ещё одна актриса. «Ну не будем же мы назначать на старшего группы женщину», – сказали мне, и пришлось согласиться. Та актриса спрашивала у меня разрешения куда-то пойти, а после возращения с меня требовали отчёт. Но я уехал в Вильнюс, так ничего и не написал.

– Как вам, не члену КПСС, доверили сыграть Ленина?

– Если бы я был членом партии, то за такого Ленина меня исключили бы из партии на следующий день. Это была пьеса Шатрова «Синие кони на красной траве». Тогда, в 1982 году, Ленин был святое, и изображать его больным паралитиком было запрещено, это даже в голову никому не приходило. Наш спектакль приехали посмотреть критики из Москвы, но после спектакля они сказали: «Мы ничего не видели. Вы нам ничего не показывали».

Удивительно, но в той пьесе не говорится точно, что это именно Ленин. Это был человек, который горит своими идеями, но они же его и уничтожают. На сцене в коляске сидел человек, который спорил со своими оппонентами в зале о культуре, о бюрократии. Кстати, ни один ультраправый не сделал мне до сих пор упрёка за эту роль. Каунас – очень националистический город, но на этот спектакль очереди стояли ночами.

– Для чего? Чтобы насладиться, увидев парализованного Ленина?

– Наверное. Вслух говорить об этом было нельзя.

– Значит, спектакль был некоей отдушиной в этом смысле?

– Именно. (потирает руки) Где ещё можно было увидеть, что он всё время сидит парализованный. По замыслу режиссёра, прожектор высвечивал только его лицо и руки. Представляете, как нужно было играть парализованного, когда даже рукой нельзя было пошевелить.

Потом я узнал, что при стопроцентной отдаче можно и конверт сыграть, и зрители будут стонать. В этом я убедился на роли Ленина.

– А как же тогда ваши слова: «Играть на сцене противно моей природе»? Многие киноактёры говорят, что сцена для них отдушина.

– У меня нет такого чувства. Не буду говорить, что это хорошо. Если я хочу быть актёром, и если нет такого влечения к сцене, то, наверное, это плохо. Но я не хотел перевоплощаться. Мне интереснее декларировать.

Вот чем мне нравилась роль Ленина? Тем, что маленькой фразой об электрификации мог заразить весь зал. Никакого перевоплощения там не было, там был я, даже когда отстаивал какие-то идеи. Был эпизод, когда мой герой встает в позе памятника и говорит: «Каждая кухарка должна научиться управлять государством», и снова падает в кресло – его тут же схватывает паралич. Надо сказать, это была самоотдача на грани, и когда вот так рвешь себя на сцене, то это уже не актёрское искусство, а ораторское, и мне это тогда нравилось больше.

– Литва оказалась первой постсоветской республикой, которая опубликовала списки тех, кто сотрудничал с КГБ. Вы считаете, это было сделано правильно?

– Сначала власти объявили, что кто признается добровольно, то его имя публично разглашать не будут. Были опубликованы имена только тех, кто не стал в этом сознаваться.

– И сколько получилось в итоге? Каждый второй?

– Получилось немало. Удивительно, но с органами сотрудничали люди, о которых я даже подумать так не мог. Для меня это было такой неожиданностью.

– А вас не склоняли к сотрудничеству?

– Никто и никогда. Меня всегда очень трудно было застать на одном месте. Сегодня я снимаюсь в Баку, а завтра в Костроме, или на этой неделе я находился на Сахалине, а на следующей уже в Узбекистане. Попробуйте поймать человека, у которого нет постоянного места работы. Меня вообще могли посадить за тунеядство. Единственное место, где я числился, был союз кинематографистов, там я платил профсоюзные взносы.

– В своё время Андрей Миронов назвал вас, Баниониса и Адомайтиса тремя богатырями.

– Было такое. Я сам это слышал.

– А кем из трёх богатырей были вы?

– Не помню. Жалко, что сразу тогда не записал. Было бы интересно вспомнить это.

Андрей Морозов, сентябрь 2005 г.