Я НИКОГДА НЕ ОБОЖЕСТВЛЯЛА РЕЖИССЁРОВ. Итервью с Екатериной Васильевой.

Екатерина ВАСИЛЬЕВА, актриса

Я НИКОГДА НЕ ОБОЖЕСТВЛЯЛА РЕЖИССЁРОВ

– Екатерина Сергеевна, некоторые, говоря о вашем уходе в церковь, ехидно замечают: «Грехи замаливает». Это, наверное, от непонимания вашего выбора?

– Они близки к истине. Любой человек, приходящий в церковь, замаливает грехи. Мне только не нравится интонация, с которой говорят об этом, она без любви. Не в понимании дело, а в том, что это сказано без любви.

Но я продолжаю сниматься в фильмах, играть в антрепризах и никуда, как кто-то говорит, не уходила. Я лишь вернулась к вере. Сейчас весь наш народ возвращается в своё нормальное состояние – он возвращается к православной вере, которая была, есть и будет основой смысла предназначения государства российского и русского народа. Вера – это стержень народа, его смысл, его талант, его миссия. Поэтому сегодня не быть верующим человеком всё равно, что раньше быть верующим. Вспомните, как уничтожали веру, Хрущёв обещал «последнего попа показать по телевидению». В ХХ веке церковь была почти на грани уничтожения, и посмотрите – какое чудо! – все храмы переполнены.

– Для вас вера и церковь – одно и то же?

– А как же? Без церкви невозможно спастись.

– Почему так много течений в православии?

– Вы, наверное, про секты говорите. Каноническая вера одна – православие. Когда церковь называют консервативной, то это или от непонимания, или от ненависти. Она не изменилась со времен Христа.

– Есть такая поговорка: «Подальше от церкви – поближе к Богу».

– Ой, нет, нет… Это не для меня. Моё – это «Кому церковь не мать, тому Бог не отец». Моя позиция – без церкви спасения нет. Только в ней мы получаем благодать и в ней свершаются семь таинств. Конечная цель наша – спасение души, и без церкви она невозможна.

– Ваш сын Дмитрий поступил в семинарию сразу после окончания ВГИКа?

– Я даже не мечтала об этом и не думала, что он решится на такой поступок. У него были все данные для того, чтобы быть успешным в своей профессии.

– Но он, кажется, так и не снял ни одного фильма?

– Нет, он поставил дипломный спектакль, и всё. На дипломном курсе ему нужно было выбирать между искусством и церковью. Он был очень способным…

– Да и ваше имя, и имя отца, наверное, помогло бы.

– Я не та мама, которая стала бы помогать. Я бы ни в коем случае не помогала бы. Потом я же не Михалков и не Янковский. Но я хочу сказать, что эта сфера – кино – это определённые отношения, определённый тон, определённая эстетика поведения и жизни, определённые взаимоотношения с людьми.

– Сегодня актёров приглашают на передачи как экспертов по разным вопросам. Такое ощущение, что без них ничего не решится. Насколько оправданы эти ожидания?

– Мы везде, даже в проповедниках, мы – самые популярные люди. Раньше нас, как шутов, даже на порог дома не пускали, а теперь вот что сатана сделал – самая богонеугодная профессия делает нас учителями нравственности. Артистов, как важных людей, приглашают в разные передачи, и люди их слушают их, как гуру.

Поэт в России больше, чем поэт. Также и артист в России больше, чем артист. Мы стали непререкаемыми авторитетами, а жизнь у нас далеко не святая. Мы не имеем права быть лидерами, а в телепередачах решаем важные государственные проблемы. Фантастика какая-то!

– Хотя вы не совсем лестно отзываетесь о творческой среде, у вас раньше, подозреваю, она была самой что ни на есть роскошной. Вспоминаете о ней?

– Вспоминаю. Я была во МХАТе Олега Ефремова 14 лет, в самый расцвет его театра. Во МХАТе тогда были звёздный состав и фантастические актёры – они были моими партнерами, я была их партнёршей. К кино я относилась не так как, к театру, в кино мною мало чего хорошего сделано, одни эпизоды, хотя снялась в огромном количестве картин.

В театре я работала полноценно, сильно и мощно. Грех жаловаться, мне повезло, ведь я работала с лучшими режиссёрами страны, мною дорожили. Кроме благодарности, к ним я ничего не испытываю, но это прошлое с духовной точки зрения – ужас.

В сравнении с тем, как я живу сейчас, это как небо и земля.

У меня были крупные роли, например, Клитемнетра в «Оресте» в постановке Питера Штайна, одна из самых сложных ролей мирового женского репертуара. Чтобы её сыграть, нужно что-то уметь. Но я согласилась на предложение Штайна не только из-за работы, ещё и из-за денег. Я с 1987 года стала ходить на работу из-за денег.

– А до этого бесплатно ходили?

– По любви. По страсти. Я очень любила театр, очень любила играть в театре. Театр был моей жизнью, как и у любого актёра. Тут ничего не поделаешь, такова актёрская среда: если серьёзно работаешь, то живёшь этой работой.

– Ваши коллеги очень часто обожествляют режиссёров. Вам тоже это свойственно?

– Нет, нет… Понимаете, театр – это перевёртыш церкви. Он даже устроен как насмешка над церковью – сцена как алтарь за занавесом. В театре всё с точностью до наоборот, это явление совершенно дьявольское. Каждый режиссёр настаивает на том, что он мессия. Поэтому все актёры воспитываются в духе, что театр – это храм, и в нём служат, именно служат, а не работают.

Каждый режиссёр как бы колдует, ставя спектакль. Ему обязательно нужны единомышленники. Почти все режиссёры помешаны на своей профессии и требуют фанатического отношения к работе от актёров, даже если они собирают их на короткое время – на один спектакль или на съёмку фильма. Эти постановочные группы как маленькие секты.

У меня никогда не было очарования режиссёром, никогда никого из них не обожествляла. Господь сохранил меня от этого. Я понимала, кто из них талантлив больше, а кто меньше, но чтобы обожествлять – никогда! Не было ни одного режиссёра, с которым у меня не было бы выяснения отношений на эту тему, потому что они чувствуют кожей, что человеку не интересно и что у него есть другая, вне сцены жизнь. У меня всегда была ещё какая-то другая жизнь. А мы, актёры, по их логике должны были умереть на сцене.

– И вы спорили со всеми режиссёрами?

– По-разному. Единственный, кто не говорил со мной на эту тему, – Занусси. Он очень умный человек, и у него самого очень большой зазор между тем, что он делает, и тем, что внутри его самого. Он очень верующий человек, и в этом смысле с ним очень просто.

– Вам было легко с ним работать?

– Он великий режиссёр, мастер, прекрасно понимает цену своей работы, поэтому требует от актёров порядка, дисциплины и отдачи. Он брал меня в свой спектакль как звезду, которая умеет работать быстро и грамотно, которой не надо долго и по сто раз объяснять, что от неё хочет режиссёр. Но Занусси – это исключение.

Питер Штайн один раз перед премьерой собрал всю труппу и кричал явно в мой адрес о том, что театр для него – религия. Ему патологически не хватало моей преданности. Поэтому мы с ним и разругались в кровь, когда закончился контракт. Ему недоставало моего фанатизма, моего присутствия в спектакле. Технически ему было не к чему придраться в моей работе, но он понимал, что моя душа не на сцене.

– Значит, получается, что режиссёры – это какие-то богоборцы?

– Конечно. Если они сами говорят, что театр для них – религия.

– А как же тогда Михалков, публично бьющий земные поклоны?

– Никита – верующий человек. И я говорила не о верующих режиссёрах, не о церковных. Я вот не понимаю тех, кто говорит: «Я верующий, но это очень интимное. Не надо об этом говорить». Почему не надо говорить? Об этом надо говорить. А если человек так говорит, значит, он не ходит в церковь, не причащается.

– Есть роль, которую вы часто вспоминаете?

– Нет.

– А вот некоторые актёры говорят: «Я эту роль как ребёнка родил».

– Я не люблю такие сравнения, никогда не любила их. Мне кажется, что это пошло. Никогда не говорила «моё творчество», «эту роль я родила в муках творчества», «эта роль как ребёнок». Это ужасно так говорить. Для меня было чем-то ужасным, когда люди, умирая на сцене, потом бились в истерике, плакали. Я не могла смотреть на это без сожаления.

– В этом году вы возглавляли жюри «Золотого витязя». Вам вообще нравится идея фестиваля православного кино при том, что очень трудно вспомнить буддийское или католическое кино?

– Есть фильмы с религиозным содержанием. А где вы видели православное кино? Я его не вижу. То есть, оно есть, но его не показывают широко.

– Но фестиваль-то есть.

– На него отбирают фильмы, которые повествуют о жизни человеческого духа. На этом фестивале, кстати, всегда очень сильная программа документальных фильмов. Документалистика – это самое сильное, что есть у нас в кинематографе. На фестивале было очень много фильмов о нормальной, добродетельной жизни людей, которые живут по заповедям. Добродетель не скучна, но телевидение и кино стали индустриями, которые работают против неё.

– Можно ли назвать «Страсти Христовы» христианским фильмом?

– Я не видела его и вообще ничего не смотрю, что связано с самим Христом, и не понимаю этого. Как это нужно смотреть? Стоя? Сидя? В любом случае, это кощунство.

Понимаете, у каждого из нас есть своё представление о Христе, свои взаимоотношения с ним. Хотите вы или нет, но после просмотра перед глазами навсегда остаётся определённая картинка. Я категорически против этого. Может быть, кому-то этот фильм пошёл на пользу, может, кто-то уверовал после него, но лично мне эта картина не нужна.

– Вы снимались в фильмах Динары Асановой. Они как раз были о вере, доверии, предательстве. Их можно назвать христианскими?

– А где там говорится о вере? Я же говорю конкретно о вере в Бога, о религиозном содержании, вы же говорите о нравственности. Духовность и нравственность – это совершенно разные вещи. Культура – это культура, а духовное – это религиозное. Зачем морочить голову тем, что писатели, поэты, художники, театры – это духовное. Это совершенно другой институт – нравственный, культурологический, но не духовный. Дух есть только в церкви. Никакой претензии на воспитание духовности деятели культуры не имеют. Меня каждый раз возмущают разговоры, что у актёров есть что-то духовное. Культура именно на этом и погорела – она претендовала на институт воспитания и проиграла, потому что интеллигенция была неверующая. Таким образом, проиграла и Россия. Поэтому деятели культуры несут огромную ответственность за то, что произошло с Россией.

Помню, как я обратила внимание, что на очень многих могилах царских офицеров на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа нет ни дат, ни регалий, а есть только надпись «Господи, спаси Россию». Никогда не забуду, какое впечатление произвели на меня эти слова, они как вопль.

– А кто сейчас спасет её?

– Только вера. Только Господь. Других вариантов нет. Он всегда её спасал. Посмотрите, сколько святых мучеников дал ХХ век! Столько не дала вся церковь за 20 веков своего существования. Никакая интеллигенция России не поможет.

После расстрела Белого дома в 1993 году по просьбе Владимира Максимова я дала интервью «Правде». Там я сказала примерно следующее: куда ни ткнись, везде виноваты мы, интеллигенция, это мы довели страну до такого состояния. Это с нашего упущения и благословения страна стала такой.

– И что вам сказали потом на это коллеги?

– Я мало общаюсь с теми, кто когда-то был кругом моего общения.

Помню, что в тот день, когда вышла эта статья, я была в Переделкине в доме творчества. За завтраком ко мне подошёл Анатолий Гребнев и спросил, читала ли я свою статью? Я обрадовалась тому, что она вышла, а Гребнев сказал мне, что это страшная статья: «Как ты могла такое сказать?»

Я до сих пор считаю, что всё, что сказала в том интервью, действительно так и есть, и себя от того, что делала интеллигенция, не отмежёвываю, сама участвовала в этом.

– Как вы думаете, почему Олег Янковский при его-то возможностях не стал снимать дорогостоящий сериал, а снял хороший фильм «Приходи на меня посмотреть».

– Молодец, что снял! Может, ему Господь так подсказал. Божеская ведь картина получилась. По сценарию главное героине было столько же, сколько и мне в тот момент – 55 лет, и я думала, что Янковский предложит мне эту роль. Но он попросил меня сыграть старуху. В театре я играла старух, но там был грим, на экране он более заметен. Я говорила ему, что буду стесняться и думать постоянно о гриме, на что он мне, улыбаясь, сказал: «Ну, не такая уж ты и молоденькая». Я уговаривала его отдать мне роль героини, а он говорил, что ему это неинтересно будет, что роль старухи интереснее. Мне очень понравился сценарий, и я быстро согласилась. Потом думала, что так не бывает в жизни – такой сказочный материал для православной актрисы. Никаких внутренних препятствий у меня не было.

– Вот, видите, есть, значит, христианское кино.

– Да, но – единицы. А уж сколько народу его посмотрело! Это была большая удача и подарок для зрителей.

– Вы признались, что в последнее время играете только из-за денег. У Меньшикова тоже из-за них сыграли в его спектакле «Горе от ума»?

– Знаете, в этом случае как-то складно всё вышло – и из-за денег, и спектакль хороший получился. Это было очень удачное сочетание. Мне очень нравился этот спектакль. Я играла саму себя и, кажется, зрители понимали это. Я избалованная актриса, привыкла к большим ролям, аплодисментам, цветам. В «Горе от ума» приём был потрясающий, мне было приятно, что меня не забыли как актрису и человека. Невероятно тепло встречали. Я не знаю, чем заслужила такую любовь, но она очевидна.

– У вас есть и украинские корни. Следили за прошлогодними оранжевыми событиями на Украине?

– Я очень переживала всё это. Моя мама – украинка, она племянница Антона Макаренко. Я часто бываю в Киеве, в Лавре. Что касается Ющенко, то я ко всему, что исходит с Запада, отношусь отрицательно.

– А Ющенко – человек Запада?

– Мне так кажется, хотя мы знать наверное ничего не можем. Не вдаваясь в подробности скажу, что всё, что связано с Западом, подвергаю сомнению.

Правда, с 1993 года я особенно не вникаю в политику. Тогда мой батюшка сказал мне, что будет лучше, если я буду молиться в храме, чем бегать по баррикадам.

– Ваши браки с Сергеем Соловьевым и Михаилом Рощиным были не очень продолжительными. Они подтверждают, что творческие люди не могут долго сосуществовать?

– Не думаю, что это так, хотя постоянные творческие браки в творческой среде редкие, их мало.

Знаете, нам искалечили всю жизнь, отняв у нас Бога. Если бы я знала, что делаю, то никогда не прожила бы свою жизнь так, как прожила. Если бы я знала о Боге так, как знают о нём сейчас с детства мои внуки, то ничего из того, что я делала, не сделала бы – не пошла бы в актрисы, ни с кем не разводилась бы, нарожала бы много детей, вообще всё делала бы по-другому. Всё, что я делала, было от безбожия, от самости, гордыни, тщеславия. Это всё результат того, о чём мы говорили, чему научили книжки и фильмы – жить по нравственным законам. Если по ним жить, то тогда всё верно – не люблю, значит – ухожу. А что значит «Ухожу»? Значит, бросаю свой крест. Терпение, смирение, забвение себя и своих желаний и только любовь – любовь к Богу и ближним – жертвенная, вот к чему мы должны стремиться.

Андрей Морозов, июль 2005 г.