Переход через Рубикон: Россия вступила в новое состояние, хотя глубокие изменения, происходящие в стране, люди еще не замечают
Переход через Рубикон: Россия вступила в новое состояние
Глубокие изменения, происходящие в своей стране, люди обычно не замечают – до тех пор, пока всерьез не задеты обстоятельства и образ их повседневной жизни. Восприятие художника более чувствительно.
В душе русского человека, которого всегда отличали доброта, щедрость, отзывчивость, вдруг пробудились и выплеснулись наружу бесчеловечные, демонические комплексы – реванша, самоутверждения и ненависти, дремавшие еще год-два тому назад, – говорил недавно Андрей Звягинцев, чей пронзительный фильм «Левиафан» обнажил реалии сегодняшней нашей жизни и тем вызвал злобную реакцию отторжения. Перемены в общественной атмосфере – один из признаков того, что наша страна перешла в новое состояние.
Вирус державного величия
В 2012 – 2014 годах завершился большой период нашей современной истории. В годы перестройки и постперестройки, примерно до середины 90-х годов, страна возвращалась в потерянный ею (соглашусь в том с Александром Солженицыным) ХХ век. И, несмотря на все тяготы и потери, это было для нее едва ли не лучшее время в прошедшем столетии. После этого шаг за шагом шла реставрация авторитарного режима, хотя еще сохранялись некоторые важные достижения демократической революции – и даже официальная риторика твердила о преимуществах свободы перед несвободой. И не была исключена возможность выбора пути на возникающих развилках. С годами, однако, деградация ускорялась: менее чем за полтора десятка лет режим прошел цикл от возникновения до старческого маразма.
Одно за другим полетели в отвал – и в социально-политической практике, и на уровне официальной риторики – конструктивные намерения режима. Модернизацияоказалась нереализуема в рентно-распределительной экономике. Европейский выбор– несовместим ни с ориентацией на воссоздание зоны привилегированных интересов на пространстве СНГ, ни с ценностными приоритетами «особого пути» России. Все более неприемлемыми для режима становились и основополагающие нормы российской Конституции, зафиксированные в двух ее первых главах.
После того, как отлаженная было система «выборов без выбора» стала давать сбои, а в массовых протестных манифестациях власти усмотрели вызов сохранению режима, в политическом курсе произошел перелом. Постепенное, осторожное ужесточение режима в ритме «шаг вперед, полшага назад» сменилось наступлением по всему фронту, беззастенчивым искоренением независимых от власти структур гражданского общества. Один за другим через наши «бесподобные палаты» проводились репрессивные законы, распространяющиеся на все сферы социальной, а многие – и личной жизни. Развернулась «охота на ведьм» – «иностранных агентов» и «экстремистов». Идеологический плюрализм, гарантированный Конституцией, вытесняется идеологией государственного патриотизма и приоритета государственных интересов. В итоге к 2014 году возникло положение, при котором власть теперь может почти все (Евгений Ясин).
Относительную легкость и скоротечность перехода от «мягкого» к жесткому авторитарному режиму нельзя связывать только с тем, что могла и хотела делать власть. Мандат на реставрацию авторитаризма она получила отбольшинства наших сограждан. Сознательно или нет, они одобрили и концентрацию власти в руках бюрократии (которую они не уважают и которой не верят), и ограничение свободы (которую они не слишком высоко ценят), и подавление очагов сопротивления. Эффективность управления массовым сознанием и социальными реакциями поразительным образом повторяет памятные образцы недавнего прошлого («шагают бараны в ряд, гремят барабаны...»).
В нулевые годы социальную базу режиму обеспечивал неформальный социальный контракт: добровольный уход масс от политики в обмен на стабильность и скромное, но более или менее постоянное повышение уровня жизни (за счет рентных доходов с мирового рынка, но об этом мало кто задумывался). Теперь же резкий взлет рейтингов первого лица и массовое одобрение весьма спорных внутриполитических и внешнеполитических акций российского руководства пришлись на время, когда материальная база контракта пошла трещинами. И самосохранение режима, свобода маневра для власти нуждаются в обновлении социального контракта, изыскании нематериальных ресурсов для мобилизации массовой поддержки.
Успех телевидения в замещении действительных событий их мифологической интерпретацией и сплочении народа вокруг лидера перед лицом несуществующей угрозы со стороны внешнего врага феноменален. На такой уровень политическая мобилизация общества, казалось бы, могла выйти, лишь если бы вторжение иноземных полчищ на территорию России поставило под вопрос самое ее существование. Но отношение к власти как надежному защитнику страны не зависит от реального положения вещей. Как в знаменитой пьесе Евгения Шварца, промывание мозгов оживляет и память о ее прошлых как бы благодеяниях, и убеждение в том, что она спасает от других драконов. И все же, как ни велики возможности государственной пропаганды на телевидении, она не могла бы создать параллельную реальность из ничего. Идеализированный образ страны, поднявшейся с колен и противостоящей врагам во главе с «вашингтонским обкомом», всколыхнул глубинные пласты в подсознании, разбудил дремавшие там архаические чувства и предрассудки. Примитивное противопоставление «мы – они» восходит к верованиям первобытного человека. Вирус государственного патриотизма, вера в безусловное обладание истиной, недоверие к другому человеку, племени, сообществу, движимым будто бы исключительно своекорыстными интересами, пресловутая «теория заговора», убеждение в том, что все споры в конечном счете решаются силой, – всему этому идеально соответствовала программа собирания земель (утраченных, как внушали людям, по вине неумелых или продавшихся политиков), защиты «русского мира» за пределами государственных границ, приспособления права к национальному интересу и его смешения с интересом государственным. Вирус державного величия, ощущение причастности к свершениям великой державы, возвращающей себе заслуженное место в мире, исказил сознание также и многих умных, информированных, привыкших самостоятельно мыслить людей.
Заложничество
На одном из недавних «круглых столов» прозвучал тезис: изменив траекторию политического развития и противопоставив себя миру, наша власть резко сузила пространство для собственного манёвра и сделала необратимые шаги. Страна стала заложником режима, режим – заложником лидера, лидер – собственных, ранее принятых решений (Николай Петров). Попробую развить эту мысль.
Экономический кризис и обвал мировых цен на энергоносители, обеспечивавших относительное социально-экономическое благополучие, – суровая реальность. Поначалу в официозе преобладала успокоительная риторика. Сейчас острые оценки надвинувшихся событий проскальзывают и в выступлениях официальных лиц. Экономическую ситуацию конца 2014 года министр экономического развития Алексей Улюкаев охарактеризовал как «гремучую и взрывоопасную». Но президент пообещал, что «потерпеть» придется не более двух лет, а затем, как и после кризиса 2008 – 2009 годов, которым страна переболела сравнительно легко, возобновится рост. Правительство разработало антикризисный план, который предотвратит чрезмерное падение производства, удержит инфляцию в приемлемых пределах и обеспечит социальную стабильность.
Не будем ни вдаваться в содержательный анализ государственной программы краткосрочных мер по преодолению кризиса, ни воспроизводить ее критику, с которой выступили компетентные экономисты и некоторые деятели, причастные к формированию курса правительства. Намного важнее другое. Возможности энергосырьевой модели, в рамках которой десятилетиями функционировала советская, а за нею российская экономика, исчерпаны; об этом заявил глава правительства. А вот каким образом можно из нее выйти в условиях, когда наши ресурсные богатства (на которые будто бы зарятся иноземные захватчики) девальвируются, доставшаяся от советского времени инфраструктура изношена и все чаще дает сбои, обрыв международных связей серьезно ограничивает (если не исключает) приток капитала и современной технологии, а эмиграция, в том числе наиболее квалифицированных кадров, образующих творческий потенциал нации, приближается к уровню, сопоставимому с потерями, которые Россия понесла после 1917 года? Успех в современном производстве обеспечивают не «большие батальоны», которые только и может выставить мобилизационная экономика. Достижения «цивилизации знаний» возникают при ином правовом режиме и социальном климате.
Между тем господствующий режим, озабоченный в первую очередь самосохранением, как раз и гасит важнейшие стимулы развития. Он втянул Россию в противостояние со всем развитым миром. Осторожный Герман Греф лишь частично обозначил проблему, утверждая. что необходима смена парадигмы – радикальный поворот, включающий судебную и правоохранительные реформы, снижение давления на бизнес, гарантии прав собственности, возрождение доверия бизнеса к власти и т.д. – без чего «нам дальше проводить любую политику будет невозможно». На деле серьезная экономическая реформа невозможна без глубокой политической реформы.
Что же касается действий, которые могли бы способствовать выходу из экономического кризиса, то они лежат на поверхности. Освобождение бюджета от ряда неподъемных (а нередко и сомнительных с точки зрения общественного блага) обязательств: радикальное сокращение расходов на оборону и раздутый (прежде всего силовой) госаппарат. Перемещение освободившихся средств в сбережение и развитие человеческого капитала, прежде всего – в образование и здравоохранение, страдающие от недофинансирования. Отказ от престижных проектов вроде футбольного мундиаля, моста через Керченский пролив и других. Поиск путей для восстановления порушенных мировых связей (для начала – безусловная отмена антисанкций)...
К сожалению, ни в политическом руководстве страны, ни в обществе не видно пока сил, способных осуществить жизненно необходимый сдвиг. Силы протеста, заявившие о себе на коротком отрезке 2011 – 2012 годов, подавлены или рассеяны. «Позу покорности» сочли оптимальной для себя в сложившихся условиях предприниматели. Испытав силовое давление, они уступают, приспосабливаются или покидают страну (по возможности вместе со своими капиталами). Для противостояния, отмечает Михаил Ходорковский, «нужны другие люди, другие договоренности, другой образ мышления». Страна – заложник политического курса, на принципиальное изменение которого наложено табу.
При персоналистском режиме, который начал утверждаться уже при Ельцине, сформировался верхний эшелон правящей элиты, неспособный к самостоятельному действию. Его ядро, как было показано в исследованиях Ольги Крыштановской, – выходцы из силовых, в особенности чекистских структур, прошедшие социализацию в советское время. А затем была воздвигнута пирамида, с вершины которой верховное лицо делегирует власть вниз по ее ступеням в дозированных пределах.
Режим выстроен вокруг президента. Это единственный политический институт в стране, который пользуется признанием и незаемным авторитетом у большинства населения. В социологических опросах рейтинг Путина вытягивает за собой показатели доверия правительству, Федеральному Собранию, всем иным институтам власти. Иным и быть не может положение людей, приобщение которых к аппарату власти осуществлялось не на свободных состязательных выборах, а посредством закрытых процедур селекции. Правда, жизненные стратегии многих из них ориентированы на Запад: туда перемещена часть их активов (своего рода страховой полис), по западным образцам выстраиваются их стандарты потребления, а в известной мере и образ жизни, там обучаются и нередко выстраивают свою дальнейшую карьеру дети и внуки. Но положение этих людей в обществе, их благосостояние и доходы в основном зависят от участия в распределении административной ренты и от благорасположения верховной власти. «Доверие президента» – основной критерий их положения в структурах власти и большого бизнеса де-факто, а на некоторых позициях – и оговоренное в нормативных актах (случай губернаторов). Большинство из них прочно повязано режимом. Поэтому довольно безболезненно проходит объявленная президентом «национализация элиты». И когда Вячеслав Володин обмолвился, что без Путина нет России, он точно передал самоощущение чиновно-депутатского сословия, не располагающего никакой самостоятельной легитимностью, отдельной от президента. Он лишь отождествил страну с состоящими при власти фигурантами.
Поэтому колоссальное политическое значение приобретают личные качества первого лица. Действуя в интеллектуально и политически разреженном пространстве, Путин привык принимать важные решения единолично, полагаясь на собственную интуицию и удачу. Он не склонен вступать в диалог даже с лояльными ему политиками, оспаривающими принятые им решения (случай Михаила Горбачева), – такие мнения ему не интересны. Поэтому его решения далеко не всегда отвечают даже его собственным интересам и поставленным целям. И беда даже не в том, что его культурный и профессиональный багаж не вполне адекватен требованиям высокого поста. Важна его характерологическая черта – непреклонность в реализации принятых решений. Способность остановиться, оценив собственный просчет и его последствия, демонстрировали даже советские лидеры, отличавшиеся высокой самоуверенностью. Так, Хрущев все-таки убрал ракеты с Кубы, пойдя на репутационные потери. И даже Сталин принужден был в 1946 году вывести войска из Ирана, на севере которого он выстраивал очередную «народную демократию». Для Путина публичное признание ошибки, отступление – в особенности под давлением – есть нетерпимая потеря лица. Вмешавшись в события в Украине, Россия все более увязала в разворачивавшемся кризисе и громоздила проблемы, не имеющие удовлетворительного решения.
Долговременная деформация
Майдан 2013 – 2014 годов – противоречивый процесс выброса протестной энергии различных сил украинского общества. Главное в нем – низовое самостоятельно движение, настолько организованное, насколько может быть организованным стихийное массовое выступление, и настолько мирное, насколько таковым может быть ответ на попытку грубого насильственного подавления его властями. Смену «не по правилам» трусливой, недееспособной, погрязшей в коррупции и воровстве власти в Киеве расценили в Кремле как происки внешних врагов, исторически проводивших политику «сдерживания России», и угрозу ее национальным интересам.
Государственный переворот в Украине, легитимированный президентскими и парламентскими выборами так скоро, как их возможно было провести в потрясенной стране, рассматривался как угроза распространения «оранжевой революции» на Россию. А подтвержденный Украиной европейский выбор и отказ от внеблокового статуса – как приближение сил НАТО к границам России. В воображении и истолковании для публики это выглядело военной угрозой, а в реальности представляло сокращение пространства, на которое Россия предъявляла свои «привилегированные» права. Если полагать распад СССР главной геополитической катастрофой ХХ века и мыслить – не только как российские руководители, но и как некоторые западные политики вроде Генри Киссинджера и Вацлава Клауса – категориями геополитики, этого «насквозь пронизанного кровью вида архаического сознания» (Александр Оболонский), то победу Майдана только и можно было представить как серьезную угрозу, заслон которой надо выставлять на самых дальних подступах.
Охранительная реакция российской власти имела свою логику. К поддержке сил сепаратизма и распада Украины, к обращению с «братской» республикой, нерушимость границ которой была подтверждена международными договорами, подписанными Россией, как с failed state, Москва присматривалась уже в 2004 году. Тогда народные манифестации в Киеве опрокинули результаты фальсифицированных выборов. Теперь план был приведен в действие. В пожарном порядке в качестве своего рода залога, обеспечивающего интерес России, была осуществлена весьма сомнительная с точки зрения международного права операция по присоединению Крыма. А затем стал наскоро разыгрываться сценарий создания на территории Юга и Востока Украины некоего образования с открытым государственно- политическим статусом. По ходу дела замах пришлось ограничить двумя обломками, оформившимися в виде ДНР и ЛНР, где в игру вступили поднявшие валявшуюся на улице власть силы, патронируемые российским государством, но, по-видимому, не всецело им управляемые.
Скоротечные события начала 2014 года переросли в глубокий и тяжелый кризис, исход которого не очевиден. Но его неоднозначные последствия не замедлили проявиться. Шатания между полюсами «свобода – несвобода» в политике российской власти прекратились. Доминировавший тренд получил завершение. Присоединение Крыма и открытие фронта против «бандерофашистов» получили массовую поддержку в России и подняли пошатнувшееся было доверие к ее президенту на заоблачную высоту. С точки зрения устойчивости режима был достигнут замечательный результат: если бы украинского кризиса не было, его надо было бы сочинить. Надолго ли? Трудно сказать. Вице-премьер Игорь Шувалов разъяснил недавно участникам форума в Давосе, что перед лицом внешнего давления наш народ выдержит любые лишения – нехватку продуктов, электричества и т.д., но «не выдаст» своего лидера: «мы будем едины, как никогда». Небезынтересно, конечно, решился ли бы он повторить это, скажем, перед рабочими Уралвагонзавода или перед подпадающими под сокращение трудящимися ВАЗа. Но он едва ли погрешил против истины, утверждая, что в России «нет повестки борьбы за власть». Особенно в момент, когда страну захватила волна государственно-патриотической истерии, в которой потонули не только голоса протеста, но и простое выражение солидарности с выбором украинского народа. Несогласные с властью приравниваются к врагам государства и подвергаются общественному остракизму (Андрей Макаревич и другие деятели культуры), избиениям неустановленными доброхотами (депутат Лев Шлосберг), преследованиям карательных органов вплоть до вменения государственной измены (Светлана Давыдова). Нагнетание режима осажденной врагами крепости не обещает скорого оздоровления социальной жизни в стране. Хорошо известно, что консолидация общества на основе вражды и ненависти влечет за собой его долговременную деформацию.
В центре Европы разожжен очаг опасного конфликта. Никто не хочет и не может отступить с занятых позиций. «Нормализация» в Украине по образцу Венгрии 1956 года и Чехословакии 1968-го не прошла и не пройдет. Но криминальные силы, овладевшие властью в Донбассе, вряд ли станут прислушиваться к увещеваниям из Москвы, положение там долго будет оставаться на грани гуманитарной катастрофы, и содержание его, как и Крыма, будет лежать тяжелым бременем на и без того перенапряженном российском бюджете. К власти в Киеве в обозримый период вряд ли придет пророссийское правительство, а отношения не только между нашими государствами, но и народами омрачены надолго. Стоило ли всего этого овладение военно-морской базой в Севастополе в закрытом черноморском бассейне?
Рассматривая свои отношения со странами Запада через призму территориального соперничества за зоны влияния, российское руководство недооценило остроту западной реакции на нарушение международного права и свои собственные экономические и политические потери от обострения конфликта. Неоправданные надежды оно возложило на разъединение Европы и Америки и раскол в ЕС. Расчет на то, что Россия, вклад которой в мировой ВВП составляет 2 – 3%, может успешно выступить в новом противостоянии с государствами, на долю которых приходится 40 – 50% мирового ВВП и почти весь задел перехода на постиндустриальную стадию, – из области мифологии Проигрывает Россия и перед лицом «мягкой силы», для овладения которой требуется иная экономика и иное общество.
Замещение европейского (подчеркну: не только внешнеполитического, но и цивилизационного) выбора некоей идеологией евразийства и попытками сконструировать альтернативные межгосударственные объединения – тоже из ненаучной фантастики. Место второй мировой державы уже занято, и в тесном альянсе с Китаем, если дело до того дойдет, Россию не ожидает не только лидирующая, но и вообще достойная позиция. Вот чем оборачиваются акробатика «вставания с колен» и восторги «Крымнаш».
* * *
Перспективы – туманны и тревожны. Разворот политического курса обещает нам ухудшение экономической ситуации, ужесточение политического и административного контроля над обществом, углубление конфронтации с Западом. Прав Константин Ремчуков: даже если через два года свершится «вожделенный отскок», за это время могут быть сломаны «не только миллионы частных судеб, но и судьба страны» («НГ», 22.12.14). А в более отдаленном будущем нас ожидают риски столкновения с новыми вызовами, с которыми ни власть, ни общество справляться не научились.
Пока что все законные пути смены власти заблокированы, а поползновения к насильственному перевороту, на который, к счастью, не достанет ни сил, ни безумной отваги, чреваты национальной катастрофой. Поэтому дальнейшее развитие событий становится в возрастающей степени непредсказуемым.