"Русский язык достаточно тотален". Через месяц в России состоится очередной тотальный диктант.
"Русский язык достаточно тотален"
Через месяц в России состоится очередной тотальный диктант.
В этом году автор текста — писатель Евгений Водолазкин. Об особенностях наших отношений с языком и о литературной смене вех он рассказал "Огоньку"
«Огонёк»:— Евгений Германович, вы автор текста для тотального диктанта. Не пугает ли слово "тотальный"?
Евгений Водолазкин:— Слово, конечно, из военного лексикона, но я с ним давно имею дело. В пору моего студенчества я написал работу о влиянии текстов друг на друга. И указал: влияние бывает тотальным и фрагментарным. Заведующий кафедрой сказал: "Тотальной бывает только мобилизация!" Но я оставил это слово, так как уверен, что некоторые "милитаристские" слова надо приручать, все можно использовать в мирных целях. "Тотальность" диктанта протеста у меня не вызывает. Нужно немного менять значение слов — не бояться их, а влиять. Заметьте, кстати говоря, тотальный — это не тоталитарный. Этот диктант участники пишут добровольно. Кто знает, может, придет день, когда все население воодушевится идеей грамотности и пойдет писать диктант. Это будет праздник русского языка.
— Вы в это верите?
— Я к этому стремлюсь.
— Тотальный диктант подразумевает тотальную грамотность?
— Тотальной грамотности не бывает и быть не может. Но стремиться к ней нужно как к идеалу. Почему важно, чтобы диктант был, причем тотальный? Никогда в истории человечества перед глазами читающих не проходило столько безграмотных текстов. Я имею в виду интернет. Это место абсолютной свободы, в том числе грамматической. Потому такая безграмотность, ведь пишущих никто не проверяет. А грамотность нужно сохранять везде — и в SMS, и в интернет-переписке. Моя бабушка учила меня: "Даже в записке на кухне ставь запятые!" Безграмотность — это снижение планки. Я не верю, что кто-то в записке или чате пишет с ошибками, а в другом месте — грамотно. Обычно человек безграмотен везде. Интернет ввел в число пишущих огромное количество людей, которые раньше не писали. А я не считаю, что писать должны все, так же как и высшее образование должны получать те, кому это нужно. Во все исторические эпохи категория людей, чьи высказывания общественно значимы, относительно невелика. Я не против блогеров, но кому интересно читать, как кто-то чистит зубы? Некоторые вещи раньше находились за пределами письменной речи. В прошлом частные письма (безграмотные порой) читали только те, кому они адресованы. А сейчас такие тексты читает весь мир. Безграмотность стала общественным явлением, потому и нужен тотальный диктант, тотальная проверка грамотности и внимание к тому, что мы пишем.
— Но если человек сам себя наделил правом писать так, как хочет и где хочет, зачем ему правила и диктанты?
— К сожалению, вы правы. Для большинства людей безграмотность не проблема, и они не придут на диктант. Но если диктант станет популярным (а такие вещи сейчас модны), может, они задумаются, что понты с "преведом" не отменяют правописание.
— Если можно говорить об одичании, то что отличает одичание сегодняшнего дня? И чем сегодняшнее одичание отличается, к примеру, от состояния общества 1970-х и даже 1990-х?
— Я бы не говорил об одичании — ни применительно к сегодняшнему дню, ни применительно ко вчерашнему. Пишущие тотальный диктант обычно благополучно справляются. Может, в этом году что-то изменится. В советское время грамотность была выше. Это было время стабильности. А в стабильное время грамотность, литература, искусство чувствуют себя комфортнее, даже если это спокойствие напоминает стагнацию. В 1990-е и в начале 2000-х выросло поколение, которое посредственно владеет русской грамотой. Резко снизилось качество преподавания русского и литературы в школе. Но грамотности учит не только школа, но и семья. Тем хотя бы, что приучает к чтению. Ничто так не способствует грамотности, как чтение. Читать стали меньше, а если читают, то порой что-то совершенно несостоятельное.
— Вы сказали о примере семьи. А если семья не пример?
— Тогда все сложнее. Должна включаться история self-made man, которая в жизни происходит довольно редко. Вообще же человек должен читать, потому что иначе не может, потому что книги заключают в себе концентрированный опыт, потому что из других источников ответов на свои вопросы не находит. Есть и другая мотивация для чтения той или иной книги: нельзя не знать. Во многих случаях это срабатывает. Дома должны быть книги.
— На какие компромиссы должен пойти язык, чтобы быть общим, тотальным для всех в стране?
— А русский и так достаточно тотален — он от Владивостока до Калининграда почти одинаков. Даже слишком одинаков, на мой взгляд. Телевизор добил последние диалектные особенности. Интернет, СМИ унифицируют язык. Кстати, речевые ошибки люди заимствуют среди прочего и из СМИ. Невежество — один из главных ресурсов развития языка. Границы между профессионалами и непрофессионалами стерты...
— Время идет, культурный код смещается. Гимназисты прошлого века все писали стихи, сегодня все пишут в Facebook, причем с ошибками. Нынешнее поколение молодых уже не ловит цитату на слух, культура цитирования фактически утрачена. Как вы считаете, список текстов, необходимых для обязательного знания, стихов для запоминания должен существовать?
— Списки то и дело составляют. Они имеют право на существование, но надо правильно к ним относиться. Конечно, есть перечень книг, которых нельзя не читать и стыдно не знать. Всякий рекомендательный список может быть только началом, и им ни в коем случае нельзя ограничиваться. Польза этого списка в том, что прочитавший рекомендованные книги в дальнейшем сам сможет выбрать, куда ему двигаться.
— Чем, на ваш взгляд, должно быть чтение — удовольствием, общением с умным собеседником, приятным времяпрепровождением? Все чаще слышу, что чтение — это прежде всего удовольствие и никак не интеллектуальная работа.
— И тем, и другим, и третьим, но в правильно понятом смысле. Удовольствие удовольствию рознь. Да,чтение часто требует усилий, особенно серьезное. Но когда ты входишь с автором в резонанс, чувствуешь себя с ним на одной волне, тогда и приходит настоящее удовольствие, несравнимое с удовольствием от "лавбургеров" или дешевых фэнтези. Сейчас появилось много текстов, которые к литературе отношения не имеют. И чтение подобных книг не может быть удовольствием в серьезном смысле слова. Вообще, человека нужно воспитывать, чтобы качество его удовольствия имело приемлемый уровень.
— Вытекающий отсюда вопрос. Не стала ли культура сегодня той пограничной чертой, которая и отделяет одно сословие от другого? То есть не повторяется ли ситуация "Пигмалиона" Шоу, когда речь, интонация, произношение, построение предложения — пропуск в другое сословие.
— Сословий нет только формально, реально они существуют. Вы совершенно правильно вспомнили "Пигмалиона". Эта пьеса актуальна и сейчас. Речь, как и грамотность, не указывает, что один человек лучше или хуже другого. Речь обычно маркер социального положения человека, хотя и не абсолютный. Казалось бы, тот, кто претендует на значимое положение в обществе, должен хорошо говорить, но не всегда так бывает. Если мы возьмем советское время — почти все главы государства говорили с диалектными или иноязычными особенностями. До недавнего времени политическая элита у нас говорила довольно плохо. В советское время говорить хорошо вообще считалось подозрительным. Инерция такого отношения сказалась на политической судьбе реформатора Гайдара, употреблявшего слово "отнюдь". Эта же инерция примирила Думу с реформатором Черномырдиным, поскольку речь Виктора Степановича (по-своему прекрасная) была не столь изысканна.
— Разве что-то изменилось в речи политиков?
— Сейчас речь депутатов Думы, верховного руководства страны относительно благополучна по сравнению с речью политиков 1990-х.
— Культурный палач, жулик, вор лучше некультурного? Может, как раз лучше, чтобы оставалась отметина отсутствия культуры, чтобы мы могли лучше ориентироваться?
— Я не считаю, что культурный жулик лучше некультурного. По большому счету, мне безразлично, какой жулик меня обманет — культурный или некультурный. Хотя переплетения культуры и этики бывают в высшей степени странными. Сталин, несмотря на шекспировский размах своих преступлений, был человеком среднего вкуса. При этом его знакомство с ему современной культурой и литературой, в частности, было впечатляющим. Он читал сотни страниц в день и правил! Меня всегда это удивляло. Вероятно, после того как он съел всех, кого мог, у него появилось время на литературу. Правда, это не сделало его лучше.
— Фраза: "Литература — одна из ветвей власти" применима к сегодняшнему дню?
— Знаете, литература не всегда слышна. Например, во времена общественных катаклизмов. В такие эпохи слышнее публицистика, которая способна более оперативно реагировать на изменения. Но приходит время, когда общество успокаивается и наступает время литературы. В отличие от публицистики взгляд литературы не сиюминутный. Именно в литературном, а не в публицистическом изображении народы запоминают свою историю.
— На ваш взгляд, что остается самой сильной скрепой в стране: язык (культура), религия, властная вертикаль, телевидение, история?
— Трудный вопрос. Гражданское общество у нас только формируется. Религия? Но во время Октябрьского переворота религия никого ни от чего не удержала. Культура? Но она представляет ценность, не для всех одинаковую. Общая территория? Но мы знаем, как менялись границы за последние 100 лет. Общая история? История подвергается манипуляциям. Поделившись сомнениями, я все же скажу, что других объединяющих факторов у нас нет. Единство страны способно возникнуть только из гармоничного сочетания всего перечисленного. Сейчас мы только ищем эти скрепы. Может, со временем мы выработаем тот тип культуры, который будет объединять людей, но это не значит, что это должна быть монокультура. Монокультура — это плохо. Я говорю об объединении разных субкультур в одну большую.
— Нередко приходится слышать от филологов, что язык современной эпохи утратил стиль. Есть ли стиль у нашего времени? Каков он?
— Я писал о том, что Новое время как эпоха заканчивается. Новое время — громадный временной период, начавшийся после Средневековья. Часто культура, создавая что-то новое, разрушает прежнее. Новое время разрушает каноны Средневековья и создает новый тип культуры. Сейчас начинается эпоха, в которой сосуществуют разные литературные стили. Не бывает эпохи без стиля. Характеризовать современность всегда трудно, но попробую. Речь сейчас может идти не просто о смене очередного стиля Нового времени, а об уходе Нового времени как огромной эпохи, сменившей собой Средневековье. Какой будет эта эпоха, непонятно. Удивительным образом черты современной литературы напоминают средневековую письменность. Так дети часто похожи не на отцов, а на дедов. Преодолевая Средневековье, Новое время сделало литературу авторской (средневековая литература по преимуществу анонимна). Оно отменило "литературный коммунизм", который позволял новые тексты создавать из фрагментов старых. Новое время положило границы тексту, который в Средневековье был аморфным и изменялся от списку к списку. Современная литература снова стала цитатной, персональное начало для нее не так уж важно. С появлением интернета текст снова стал аморфным и безграничным. Более того, благодаря интернету сейчас по-средневековому стирается граница между писателем профессиональным и непрофессиональным. Значит ли это, что мы движемся к Средневековью? Не думаю. Перечисленные черты существуют уже в иной эпохе, и этот симбиоз старого и нового для историка культуры чрезвычайно интересен.
***
Визитная карточка: От "Большой книги" до тотального диктанта
Евгений Водолазкин — доктор филологических наук, сотрудник Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский дом) РАН, специалист по древнерусскому историческому повествованию и агиографии, писатель.
Родился в 1964 году в Киеве.
В 2002 году выпустил книгу "Дмитрий Лихачев и его эпоха", в которую вошли воспоминания и эссе выдающихся ученых, писателей и общественных деятелей. С начала 2000-х наряду с научными исследованиями в области древней и новой русской литературы печатает публицистические и научно-популярные работы, среди которых книга "Часть суши, окруженная небом. Соловецкие тексты и образы" (2011).
Автор романов "Соловьев и Ларионов" и "Лавр", а также сборников прозы "Совсем другое время", "Дом и остров, или Инструмент языка" и др. Изданный в 2009 году роман "Соловьев и Ларионов" стал финалистом премий Андрея Белого и "Большая книга". В 2013-м за роман "Лавр" Евгений Водолазкин получил премии "Большая книга" и "Ясная Поляна". Главный редактор пушкинодомского альманаха "Текст и традиция".
***