После эпидемии коронавирусной инфекции. Перемены в России неизбежны, но готова ли к ним власть?

Information
[-]

***

Почему в России армия, а не МЧС стала палочкой-выручалочкой в борьбе с COVID-19

В нынешней системе борьбы по противодействию распространению COVID-19 в России роль армии трудно переоценить. Несложный анализ показывает, что большую часть внезапно возникающих задач в регионах решают специальные и медицинские подразделения Минобороны РФ.

Так было в Красноярском крае, когда по поручению президента РФ за считаные часы из Московского региона в Красноярск были переброшены на самолетах Ил-76 военнослужащие и специальная военная техника 100-го отдельного полка материально-технического обеспечения (МТО) Вооруженных сил РФ. Вместе с подразделениями Войск радиационной, химической и биологической защиты (РХБЗ) и со специальными медицинскими группами, прибывшими с Алтая, они совершили из Красноярска марш протяженностью свыше 600 км по бездорожью.

В общей сложности группировка состояла из свыше 400 военнослужащих и более 100 единиц специальной военной техники. И вся она самостоятельно (!) на плавучей барже-площадке переправилась через реку Енисей и за сутки развернула полевой госпиталь на 100 коек на золотодобывающем предприятии. Помимо этого в поселке Еруда был подготовлен к работе полевой обсервационный лагерь на 2 тыс. койко-мест.

Так же быстро и оперативно военные медики и специалисты подразделений РХБЗ были переброшены на днях в очень проблемную в борьбе с COVID-19 Республику Дагестан. Там развернуты два мобильных многофункциональных госпиталя (в Буйнакске и Ботлихе) на 100 коек каждый. И, как сообщает Минобороны, полевые госпитали уже приступили к лечению населения Дагестана.

Параллельно до 30 июня в Хасавюрте, Каспийске и Дербенте военными строителями будет построено три многофункциональных медицинских центра общей вместимостью 200 койко-мест. Заметим, что ранее в очень короткие сроки (чуть более месяца) силами военных строителей были построены и вступили в работу 16 многопрофильных медцентров (ММЦ) на территории военных госпиталей Западного (шесть центров), Южного (три центра), Центрального (три центра) и Восточного (четыре центра) военных округов емкостью 1600 мест в 15 регионах страны. В этих ММЦ лечат также и гражданское население.

Значительные объемы дезинфекционных мероприятий в России также осуществляют военные подразделения. Согласно последней сводке военного ведомства, только за последние сутки практически во всех регионах РФ к ним привлекались почти 900 военнослужащих и более 305 единиц специальной техники. Продезинфицировано 1796 объектов. При этом, по данным МО РФ, «всего по состоянию на 25 мая проведено 203 дезинфекционных мероприятия на предприятиях оборонно-промышленного комплекса».

Таким образом, Вооруженные силы являются одной из главных структур в стране, эффективно борющихся с COVID-19. Заметим, что это не совсем функция армии. Конечно, борьбу с коронавирусной инфекцией можно рассматривать как войну с противником. Но что делают другие министерства?

Глядя на официальные новости, опубликованные, к примеру, на сайте Министерства по делам гражданской обороны, чрезвычайным ситуациям и ликвидации последствий стихийных бедствий (МЧС), мероприятиям по борьбе с COVID-19 там уделено на порядок меньше места, чем в новостях Минобороны. В сообщении только от 22 мая говорится, что в Мурманской области с помощью МЧС России построят модульный полевой госпиталь вместимостью до 700 мест. 21 мая МЧС сообщало, что личный состав Ногинского спасательного центра приступил к дезинфекции объектов в Республике Дагестан. А 19 мая – что подразделения МЧС России провели дезинфекцию шести вокзальных комплексов Москвы.

Между тем, согласно нормативным документам, именно МЧС «является федеральным органом исполнительной власти, осуществляющим функции защиты населения и территорий от чрезвычайных ситуаций природного и техногенного характера». Глядя на структуру бюджета МЧС на 2020 год, можно понять, что по финансовому обеспечению ему далеко до Минобороны (около 10% от расходов, определенных для МО). И по ресурсам МЧС, конечно, ни в какое сравнение не идет с военным ведомством.

Статистика свидетельствует, что за последние 10–20 лет в РФ в различных чрезвычайных ситуациях техногенного и природного характера именно Минобороны выполняло основные функции по их разрешению. К примеру, тушением масштабных пожаров в Подмосковье в 2010 году эффективно занимались в основном поднятые по тревоге трубопроводные батальоны Вооруженных сил РФ. Они же обеспечивали и обеспечивают ставший после 2014 года российским Крым водой из артезианских скважин, когда Украина перекрыла Северо-Крымский канал. Группировки Минобороны на протяжении уже долгого времени являются главными участниками в ликвидации последствий наводнений и паводков, пожаров.

Конечно, говорить, что МЧС ничего не делает, нельзя. Они эффективно информируют граждан о возможных погодных аномалиях, осуществляют профилактическую противопожарную и иную работу, контрольно-надзорную деятельность. Кроме того, организуют деятельность в области гражданской обороны. МЧС сейчас проводит и мероприятия по борьбе против COVID-19. И это все, конечно, приветствуется. Но не накладно ли это для государства? По официальным данным, в структуре МЧС 85 главных управлений в субъектах РФ и 8 головных главных управлений (в федеральных округах). Численность сотрудников МЧС – 288 565 человек. Это почти треть от численности военнослужащих Российской армии.

В свое время после распада СССР такие диспропорции были в Железнодорожных войсках (ЖДВ), которые подчинялись правительству. Потом провели реформу и ЖДВ подчинили Тылу ВС. Генералов и управленческих структур там поубавилось. А эффективность ЖДВ увеличилась. То же самое произошло и со Спецстроем РФ, где было относительно много руководителей-генералов и мало эффективности. В декабре 2016 года президент РФ подписал указ № 727 «Об упразднении Федерального агентства специального строительства». Его структуры после значительных сокращений и оптимизаций влились в Минобороны РФ. Может быть, настало время, чтобы пересмотреть функции и структуру подчинения МЧС?

Вполне очевидно, что в результате пандемии COVID-19 бюджет РФ, в том числе и силовых структур (МО, ФСБ, МВД, МЧС и т.п.), будет секвестрирован. И, как показывает статистика борьбы МЧС с коронавирусом, задел для оптимизации расходов на силовые структуры в РФ есть.

Автор: Владимир Мухин, oбозреватель «Независимой газеты»

http://www.ng.ru/ideas/2020-05-27/7_7871_army.html

***

То, что происходит в стране, делает возможным перемены на всех уровнях

Страна и ее экономика выйдут из пандемии COVID-19 ослабленными, вероятно, в кризисном состоянии. Сможет ли власть поменять теперь уже устаревшие правила игры? Готова ли обновиться сама и тем внушить надежду на улучшение общей ситуации?

«Огонек» уже начал этот разговор беседой с Михаилом Дмитриевым, в начале 2000-х — первым заместителем министра экономики, а позже — главой ЦСР. На свой опыт, говоря о новых вызовах для власти, Дмитриев и ссылается. Действительно, в начале 2000-х прошла полная перезагрузка экономической команды, да и в целом правительства. Новая повестка развития обеспечила самые высокие темпы роста на душу населения за всю историю страны. Для ускорения был найден целый набор новых решений. Команды Минфина во главе с Алексеем Кудриным и Минэкономразвития — с Германом Грефом работали с очень высокой степенью доверия молодого президента. Дмитрий Козак готовил административную реформу, в которой чиновник был не более чем нанятый населением исполнитель услуг для него. Как у любой новой власти, у Путина и Касьянова тогда был кредит на непопулярные решения.

Сейчас такого кредита ни у кого нет. Более того, в политическом смысле нас ждет крайне неудачное время выхода из пандемии: нужны непопулярные меры для спасения экономики и социальной структуры и в то же время неизбежны популистские шаги. Все нуждаются и ждут денег, но удовлетворить этот всеобщий запрос невозможно, хотя шаги в этом направлении делаются, «сложные решения в сложный период»,— по выражению президента из его последнего обращения. А между тем финансовые запасы средней российской семьи не превышают трехмесячной зарплаты. Все это накладывается на общее раздражение ситуацией, понятное скорее не в политическом, а в бытовом, психологическом смысле.

Многих сегодня подводит трезвость самооценки, возможностей собственной страны. Пропагандистская машина, кажется, выбила из-под ног твердую почву реальности, а она в том, что мы страна, на долю которой приходится около 2 процентов мирового ВВП. Не меньше, но и не больше. Но экономике нужны деньги. Тот же Дмитриев предупреждает: эффективные бизнесы погибнут до снятия ограничений, если им не помочь ресурсами. Понятно, кого в первую очередь он имеет в виду: авиаперевозки, туризм, гостиницы, общепит, строительство… «Мы рискуем,— говорит он,— остаться с еще более огосударствленной экономикой, в которой возрастет лишь доля неэффективных госпредприятий, производящих сырье».

Денежные ресурсы в отличие от аппетитов у России скромны, как их делить? Нас ждет не борьба лоббистов, а их побоище за крохи былого финансового пирога. И тут стоило бы продолжить предложенную Владимиром Путиным политическую логику этой весны: все ради жизни и здоровья людей. Может быть, помощь Асаду или покупку скважин у Мадуро начать мерить даже не деньгами, а аппаратами ЭКМО, КТ и ИВЛ? Их наличие в эти тяжелые дни порой решает вопрос жизни и смерти. Сейчас действительно многие вспомнили, как подробно, с демонстрацией диаграмм, мультфильмов и военных игр, знаем мы об успехах Родины в производстве и изобретении орудий смерти и совсем мало о том, что и как мы в состоянии делать сами, чтобы спасать людей, возвращать их к жизни.

После пандемии у общества, очевидно, сформируется запрос на то, чтобы в очереди за ресурсами спасающие всех нас люди в белых халатах стояли впереди людей в погонах. Хотя не думаю, что последние по доброй воле захотят уступить свое место.

В новейшей истории нашей страны перекошенный в военную сторону бюджет — предвестник не лучших перемен. Если вспомнить перестройку, к которой сейчас все чаще обращаются, то первые открывшиеся цифры бюджета ужаснули многих. Например, в финансовом плане уже перестроечного 1989-го на военную помощь Кубе закладывалось в три раза больше денег, чем на развитие Таджикистана с Киргизией, вместе взятых. Не стоит забывать и о том, что, как и тогда, сейчас общественный контроль за бюджетом ничтожен — более чем пятая часть его засекречена. Если считать, что встряхнувшая мир пандемия обновляет в том числе и оптику гражданского взгляда, то не новый вопрос, почему, отвергая политические и экономические институты СССР, Россия с каким-то непонятным упорством пытается наследовать геополитическую роль Советского Союза, становится опять актуален.

Оказав гуманитарную помощь Соединенным Штатам, Европе, мы как бы сделали усилия по переводу диалога на гуманный общечеловеческий язык. А как еще должны поступать люди, когда смерть косит их, невзирая на границы и национальности? С другой стороны, нередко встречается журналистское злорадство в репортажах из мест, где зарубежные медики и власть оказались бессильны против коронавируса.

После пандемии многие даже самые важные решения потребуют от власти обновления, а то и изменения прямо на ходу. Нужна, наконец, будет эффективная программа, чтобы оторвать финансовое здоровье страны от цен на нефть. Тем более в условиях предвидящегося едва ли не 30-процентного падения спроса на нее. «Если мы с нашими приоритетными нацпроектами образца 2018 года не обновив их содержания, попытаемся ускорить экономическое развитие, то и это будет дорога в никуда»,— предупреждает Дмитриев.

Вместе с тем коронавирус каким-то иезуитским образом объединил в России власть с населением. Такая же, как у десятков тысяч захворавших, болезнь премьера и нескольких важных персон — все это свидетельства об одной общей в трагический момент судьбе общества: от подхватившей COVID безымянной санитарки до главы правительства.

То, что происходит в стране, делает возможным перемены, пожалуй, на всех уровнях. Сражение с пандемией, как и любая война, становится кадровым лифтом. Война — не время для протеже, сыновей и родственников ближнего круга, чьи заслуги ограничиваются удачными родителями и фамилией. Пандемия естественно меняет колоду общественных героев — тех, кто несет на себе огромный груз ответственности перед людьми. Чьи-то карьеры будут похоронены, чьим-то борьба за жизни людей даст вертикальный взлет. Но в целом уже социальный блок из, так сказать, актеров и актрис правительственного миманса превратился в его солистов. Мы все заинтересованы, чтобы в этих ролях они и остались.

У сегодняшних песен о врачах и медсестрах, бесконечных телепоклонах им должно быть какое-то продолжение после вируса. Пандемия уже показала: общество наше очевидно недодало тем, кто действительно защищает нашу жизнь.

Автор Виктор Лошак

https://www.kommersant.ru/doc/4341769

***

«Проблема не в числе чиновников, а в качестве управления»

Власть ищет пути сокращения расходов. Один из возможных вариантов — уменьшение числа чиновников всех рангов и мастей. Недавно эта тема была вновь поднята в дискуссии о возможности укрупнения ряда российских регионов. Масла в огонь подлил и глава ЛДПР Владимир Жириновский, предложивший подойти к проблеме радикально — сократить численность региональных парламентов, Госдумы, а Совет Федерации вообще упразднить.

Насколько возможно и нужно сегодня сокращать госаппарат, «Огонек» поинтересовался у директора Института анализа предприятий и рынков НИУ ВШЭ Андрея Яковлева.

«Огонек»: — Андрей Александрович, коронавирус и обвал нефтяных цен — серьезный удар. Власть не в состоянии спасти всех и вся, но чиновников явно решено не трогать. А между тем еще весной 2019 года Минфин объявил о намерении сократить в нынешнем году 10 процентов штатов центральных аппаратов федеральных ведомств (подробнее см. «Огонек» № 11 за 2019 год). Процесс успели запустить?

Андрей Яковлев: –– В начале марта на заседании правительства России прошлогодние цифры по сокращению госаппарата были озвучены и были даны поручения ведомствам. Но затем с развитием кризиса стало очевидно, что власти в ближайшие месяцы будет не до сокращения госслужащих. Правительство можно понять: в кризис проводить какие-либо сокращения любых штатных единиц — не самая лучшая идея в условиях растущей безработицы. Увеличивать последнюю за счет госсектора — плохое решение как с экономической, так и с политической точки зрения. Вспомните кризис 12-летней давности: ни в 2008-м, ни в 2009-м мы не наблюдали сокращений госаппарата. Напротив, в бюджетном секторе было повышение зарплаты. Какие-то сокращения начались лишь в 2010 году — одновременно с сокращением дотаций регионам. Так что к озвученным выше планам Минфина правительство вернется, но, скорее, в будущем году, когда потребуется секвестировать бюджет.

–– Но ведь логично сокращать траты на содержание целой армии чиновников как раз в кризис?

–– Тут все немного сложнее. Если взять официальные цифры, то чиновников в России из расчета на 100 тысяч населения примерно столько же, сколько и на Западе. Иными словами, особой количественной разницы нет. Но есть качественная: там чиновники выполняют функции, понятные гражданам и бизнесу. В России же качество госуслуг, предоставляемых в обмен на налоги, иное. Скажем прямо — более низкое. То есть проблема не в количестве чиновников, а в том, как работает госаппарат и каково в целом качество госуправления. Госаппарат можно и нужно оптимизировать, но надо понимать, что только от того, что чиновников станет меньше, всем остальным лучше и проще жить не станет.

–– Не ждет ли нас хождение по инстанциям и невиданная бумажная волокита после отмены карантина из-за стремления чиновников продемонстрировать свою значимость?

–– Парадокс в том, что это нас ждет не в будущем, это уже происходит. Сегодня госаппарат уже занят сверх всякой меры.

Недавно один губернатор назвал мне цифру запросов, полученных им из разных федеральных ведомств только за одну неделю,— их было больше 150! И по всем этим «запросам из центра» областное правительство должно дать ответы в оперативном режиме. В результате в этом и во многих других регионах местные чиновники заняты подготовкой ответов на такие запросы, вместо того чтобы заниматься своими прямыми обязанностями: работой с предприятиями, населением, с учреждениями здравоохранения и социальной сферы. Бюрократическая машина сама себя воспроизводит. Речь не только о численности аппарата, который после любого сокращения в России через 3–4 года восстанавливается в прежнем объеме. Речь и о воспроизводстве функций: нормативные акты, создаваемые чиновниками, порождают необходимость в их исполнении и в контроле за их исполнением, не говоря уже о наказании за неисполнение. Процесс зацикливается: больше предписаний — больше контроля и новых предписаний. Весь вопрос в том, нужны ли все эти функции, которыми наделены сегодня российские чиновники разных уровней?

–– И каков ответ?

–– Адекватный ответ на этот вопрос могут дать только «внешние силы». Указать на избыточность функций госаппарата может, например, оппозиция, заточенная на то, чтобы отыскивать слабые места во властном монолите. Ей в этом могут помочь независимые СМИ, проводящие расследования. Отчасти с этой задачей могут справиться НКО и профсоюзы, если они также независимы и сильны. Вся суть в том, чтобы между обществом и государством существовала система обратной связи. В противном случае в стране возникает некое «окукливание» бюрократического аппарата.

Проблема в том, что в России за последние 20 лет все стандартные механизмы, которые могут препятствовать разрастанию чиновничьего аппарата, оказались «свернуты». А реакцию на рост госаппарата проявляет разве что Минфин: и то только потому, что по долгу службы он обязан контролировать расходы бюджета. Но банальное сокращение чиновничьего «поголовья» — на 10 или 15 процентов — проблемы, как уже было сказано, не решает. Вопрос в том, какие из функций, которые выполняет сейчас бюрократический аппарат, действительно нужны, а какие избыточны. И как поднять качество исполнения тех функций, которые нужны. Но сами чиновники не могут ответить на эти вопросы.

–– В экспертном сообществе часто приходится слышать, что чиновники — социальная база власти, долго и тщательно ею выстраиваемая. Согласны ли вы с такой оценкой?

–– С одной стороны, все так. Именно благодаря бюрократическому аппарату с начала 2000-х власть обеспечивала для себя контроль над происходящим. А само привилегированное «сословие» стало неуловимо похоже на партийно-государственную номенклатуру времен Брежнева. Но такая система может работать, пока у государства много денег, в противном случае она дает сбой. Проблема еще и в том, что подобная система не приемлет инициативы с мест. Вспомните, как в середине и второй половине 2000-х харизматические «политические тяжеловесы» во главе регионов уступили свои кресла безликим, но при этом лояльным и подконтрольным центру «технократам», обеспечивавшим нужные цифры на выборах любого уровня. И пока федеральная власть была в состоянии «заливать» любую проблему деньгами, все шло более или менее гладко. Но уже после кризиса 2008–2009 годов, политических событий 2011–2012 годов и особенно после 2014 года изменилась среда. Зримо ужесточились бюджетные ограничения, и центр стал требовать от губернаторов не только лояльности, но и результатов деятельности, усилив давление на бюрократическую элиту через борьбу с коррупцией, включая аресты губернаторов и министров. Это привело к заметному внутреннему напряжению в бюрократической среде. Как итог: в последние 2–3 года Кремлю стало сложно подбирать кандидатуры на руководство субъектами Федерации. Мне рассказывали, например, про одного из губернаторов, что он — «седьмой», потому что шестеро до него отказались от предложения возглавить регион. И их можно понять: перспективы карьеры — туманные, а вот риски вполне очевидны. Аналогичные проблемы прослеживаются сегодня на всех уровнях и во всех ветвях власти, когда речь идет о позициях, предполагающих принятие решений и ответственность.

–– И все равно от желающих порулить нет отбоя...

–– Правда, но все чаще шестеро отказываются... И в итоге все чаще вакансии в регионах закрываются только потому, что человека ставят перед «предложением, от которого нельзя отказаться», потому что иначе для него вообще закроются все возможности на госслужбе. На федеральном уровне есть отличия, поскольку реальной ответственности тут меньше, а полномочий и денег — больше. Но в регионах сегодня ответственность огромная при отсутствии адекватных полномочий и финансовых ресурсов. Я все это к тому, что, сделав из бюрократии социальную базу и опору в начале 2000-х, власть сегодня ее сама разрушает, порождая в госаппарате (особенно региональном) колоссальное напряжение и неуверенность.

–– Зачем же пилить сук, на котором сидишь?

–– Я бы сказал, что здесь скорее срабатывает логика «негативного отбора» внутри самой бюрократической системы. На смену фигурам типа Алексея Кудрина или Германа Грефа (как бы кто к ним ни относился, но как министры они были способны на самостоятельные и активные действия) во многом пришли исполнители, которые способны действовать в рамках поставленных перед ними конкретных задач, но не генерируют новые идеи.

–– Так, может, оно и к лучшему?

–– Это не так, без инициативы нет никакого развития, в том числе и в системе госуправления. Несколько лет назад я уже задавался вопросом, зачем люди идут на госслужбу, и выделил три фактора или причины. Во-первых, госслужба это «непыльное», спокойное и хорошо оплачиваемое место с социальными гарантиями. С такой мотивацией в госаппарат приходит большинство, но общую картину определяют другие — те, кто на госслужбе видит для себя возможности проявления инициативы. И вот здесь возникает развилка — эта инициатива может быть во благо для общества или же она может преследовать сугубо частные меркантильные интересы (типа «распила» бюджетных средств). Хотя в общественном мнении доминирует представление о тотальной коррупции в нашем госаппарате, в действительности это не так, просто потому что подавляющее большинство чиновников не имеют доступа к принятию решений о распределении средств. По сути, речь идет только о тех, кто принимает такие решения и кто для занятия своей должности до того, как правило, должен был продемонстрировать инициативу и результаты деятельности.

В Китае, например, чтобы подняться по карьерной лестнице партийно-государственного аппарата, нужно продемонстрировать весомые результаты на нижних ступенях, прежде всего в регионах. При этом понятие «успешный опыт работы» имеет весьма четкие признаки: темпы экономического роста, цифры привлеченных инвестиций — частных и иностранных. Конечно, для успешной карьеры работают еще политические факторы и личные связи — их никто не отменял, но главное — результаты работы на предыдущем месте. В Китае человека со связями, который ничего не достиг, никто не будет продвигать наверх. Тем самым задается понятная система карьерного продвижения: если я добиваюсь таких-то и таких-то результатов, я могу рассчитывать на дальнейший рост по службе. И одновременно есть жесткие санкции за нарушения действующих правил.

–– В России правила отсутствуют, а риски попасться невелики?

–– Парадокс в ином. Мы с коллегами пять лет назад проводили сравнительное исследование карьерного роста глав регионов в Китае и России. Мы рассматривали период 1999–2012 годов, и на этом отрезке пост губернатора оказывался тупиковым в карьере отечественного чиновника. На тот момент главы российских регионов пребывали у власти куда дольше их китайских визави, но по окончании службы в лучшем случае оказывались на пенсии или в Совете Федерации, а бывало, что попали за решетку или даже пускались в бега. Лишь единицы получали повышение — приглашение на работу в федеральные органы власти. Но когда человек видит, что его нынешний пост — это карьерный тупик, то он и ведет себя соответствующе — как временщик, собирая «ренту» с территории. Недавно мы повторили это исследование. Итоги еще не подвели, но можно сказать, что бюрократическая система в России стала меняться.

–– И что же в ней изменилось?

–– Как я уже говорил, после 2012 года жестче стали бюджетные ограничения и выросли требования к госаппарату, потому что у центральной власти уже нет тех ресурсов, которые были в 2000-е годы. На этом фоне можно было ожидать, что в системе госуправления заработают «социальные лифты».

Мы видим примеры такого рода — когда конкретного человека назначают в регион и при наличии результатов возвращают в Москву на хорошую должность в федеральной системе власти. Такой логике, например, соответствовали карьерные перемещения нынешнего главы Минэкономразвития Максима Решетникова. Также в новом правительстве стало больше выходцев из губернаторского корпуса. Тем не менее, в отличие от Китая, понятной и внятной системы «кнута и пряника» для отечественного чиновника так и не появилось: по-прежнему отсутствуют критерии успешности, нет понятных карьерных траекторий.

–– Велика ли «армия» российских чиновников?

–– Последние официальные данные, заявленные первым замглавы Минфина Татьяной Нестеренко, относятся к осени прошлого года. Более свежих цифр пока нет. Согласно Нестеренко, на 1 июля 2019 года в отечественной системе госуправления работало 2,4 млн человек: 603 тысячи из которых — федеральные гражданские служащие, 252 тысячи — гражданские служащие регионов и еще 395 тысяч — муниципальные служащие. В сумме получается 1,25 млн — это те, кто является по статусу чиновниками и подпадает под закон о госслужбе. Помимо них в системе госуправления работает еще 1,1 млн человек, которые де-юре не являются госслужащими. Есть и другая цифра: на 10 тысяч населения России приходится 163 чиновника (без учета структур ФСБ, ФСО и т.п.).

–– Владимир Жириновский предложил упразднить Совфед и вдвое уменьшить число депутатов всех уровней. Это актуально?

–– На мой взгляд, предложения Жириновского — чистой воды популизм. Депутаты заксобраний со всеми секретарями и помощниками — чуть ли не самая малочисленная группа в российском госаппарате, да и депутатов Госдумы на фоне гигантского аппарата федеральных органов исполнительной власти не так уж и много. Так что реальной экономии средств предложенные действия не принесут. Основная численность госаппарата — это сотрудники территориальных органов федеральных ведомств. Именно за счет них в каждом регионе на одного регионального чиновника приходится по три федеральных.

–– А если сокращать не депутатов, а госаппараты федеральных органов власти? Под предлогом объединения регионов, например…

–– Объединение регионов — это отдельный сложный вопрос, и те сокращения, которые могут произойти в результате этого, погоды не сделают.

–– До кризиса средств в «частном секторе» — у граждан и компаний — было больше, чем в госсекторе. А как сейчас?

–– Все осталось по-прежнему. На 1 апреля вклады и депозиты физических лиц в банковской системе страны составили 31,6 трлн рублей. На депозитах юридических лиц — 19,3 трлн (мы говорим не про остатки на текущих счетах, а именно про депозиты). Между тем как сбережения государства, аккумулированные в Фонде национального благосостояния (ФНБ),— это 12,9 трлн рублей. То есть 51 трлн против примерно 13 трлн. Вывод: у частных компаний и граждан денег в 4 раза больше, чем у государства. И если мы хотим развиваться, надо находить способы для того, чтобы средства фирм и домохозяйств не лежали на депозитах, а использовались для инвестиций.

–– Шесть лет назад вы говорили «Огоньку» (№ 41 за 2014 год) о важности диалога между властью и бизнесом для определения функций госаппарата. До нынешнего кризиса разговоров не возникло, но остался ли интерес?

–– Нужда есть, нет реальных каналов и возможностей. Ведь для диалога нужны организации, не зависящие от власти. Их нет, потому что такие структуры, как и всякие другие, не могут существовать на чистом энтузиазме, им нужны ресурсы. Бизнес обладает ресурсами, но он стал осторожен после того, как его «равноудалили» еще в начале 2000-х. Других ресурсов не осталось. Примеры того, как власть наказывает непокорных, также не способствовали активизации диалога. 20 лет назад у российской элиты была общая идея — сделать Россию экономически независимой и восстановить уважение к нашей стране в мире. При этом российская элита однозначно хотела войти в глобальный «элитный клуб» и стремилась к интеграции России в глобальный миропорядок. Реализация этих идей опиралась на построение модели госкапитализма, чем-то напоминавшей опыт Южной Кореи 1960–1970-х годов. На фоне высоких цен на нефть в 2000-е эта модель более или менее работала. Но после кризиса 2008–2009 годов стало очевидно, что условия изменились. «арабская весна» 2011 года подлила масла в огонь и напугала: у российской элиты возник страх того, что любая либерализация — это шаг в направлении смуты. В ответ на эти страхи началось «закручивание гаек» — с охотой на «иностранных агентов» и подавлением оппозиции. А затем последовал 2014 год — когда мы однозначно противопоставили себя Западу. Но при этом власть не предложила ни элитам, ни обществу никакой альтернативной модели. В итоге у элит и общества исчезло видение будущего, без которого не бывает стимулов к развитию. В этом контексте текущий кризис при всей его тяжести, возможно, станет для элит поводом для того, чтобы наконец задуматься о будущем страны и своем собственном, как это произошло в 1999 году после финансового краха в августе 1998 года. Напомню, что одним из первых решений Владимира Путина как премьер-министра в сентябре 1999 года стал запуск процесса разработки Стратегии-2010, которая потом стала более известна как «программа Грефа». Появление нового долгосрочного плана развития страны, учитывающего изменившиеся реалии окружающего мира и интересы ключевых игроков на стороне государства, бизнеса и общества, сегодня было бы гораздо важнее, чем сокращение числа чиновников: больше их или меньше — сегодня не так уж и важно.

Беседовала Светлана Сухова

https://www.kommersant.ru/doc/4348136


Infos zum Autor
[-]

Author: Владимир Мухин, Виктор Лошак, Светлана Сухова

Quelle: ng.ru

Added:   venjamin.tolstonog


Datum: 02.06.2020. Aufrufe: 43

zagluwka
advanced
Absenden
Zur Startseite
Beta