Воровской режим: "Чем толще министры — тем тоньше народ"
Коррупция - воровство публичных активов
В мире любят жонглировать термином «коррупция», приклеивая его везде, где только можно. Принято считать, что коррупция является тормозом экономического роста.
Если бы все это было так просто! Традиционно «коррупцию» у нас любят представлять исключительно как «получение взяток» какими-то нехорошими людьми, за это в России даже в отдельных случаях кого-то наказывают.
Но экономическая теория давно отличает «взятки» от «воровства публичных активов». Больше того, исследователи смотрят на вопрос такого воровства довольно цинично, изучая его как фактор, влияющий на рост (или падение) экономики страны. На самом деле даже прямое чиновное воровство с точки зрения экономической теории на коротком временном отрезке не наносит обществу критического ущерба. Звучит несправедливо, но внедорожник, купленный на казенные средства и подаренный начальником своей любовнице, — это проигрыш для бюджета, но выигрыш для самой любовницы, которая тоже является членом общества. А оплачивая бензин, техобслуживание и парковку этого подарка, девушка будет увеличивать ВВП страны.
***
Сборная афиша анонсов и событий в вашей стране и в мире на ближайшую неделю:
Сфокусируйтесь на своем городе и изучайте.
Мы что-то пропустили? Присылайте, мы добавим!
***
Часто ущерб от коррупции принято считать в «непостроенных» школах или больницах, мол, деньги, которые чиновник вложил в очередной дворец, могли бы превратиться в детскую площадку. Но в краткосрочном периоде для экономики в целом безразлично, что именно будет построено на бюджетные деньги, — в любом случае поставщики товаров и услуг на строительство заработают свое. Однако «вдолгую» все это выглядит иначе, и здесь экономисты могут рассказать немало интересного.
Доля диктатора
Оценивать уровень начальственного воровства лучше всего не в абсолютных цифрах, а в процентах от годового ВВП. Всемирный банк еще двадцать лет назад составил рейтинг знатных начальников, успешно расхищавших национальное достояние своих стран. В этом смысле лидером рейтинга оказался индонезийский генерал Сухарто, утащивший порядка $35 миллиардов. Для этого Сухарто понадобилось 30 лет власти, и ежегодно он клал в карман 1,3% годового ВВП.
Номер два — филиппинский президент Маркос. У власти он был не так долго, как Сухарто, и скопил меньше — $10 миллиардов, однако для этого ему пришлось присваивать 4,5% ВВП в год. Заирский вождь Мобуту продержался у власти столько же, сколько и Сухарто, но страна у него была победнее, поэтому, воруя по 1,8% годового ВВП, он собрал $5 миллиардов. Примерно столько же присвоил нигерийский президент Сани Абча всего за пять лет, обращая в свою пользу 3,7% ВВП в год. Список был бы неполон без гаитянина Дювалье с его культом личного бессмертия и «эскадронами смерти», который за 15 лет собрал без малого миллиард — вроде и немного, но в нищем Гаити ему пришлось для этого воровать по 4,5% ВВП — как филиппинцу Маркосу.
Можно заметить, что доля, которую диктатор берет себе за труды по поддержанию «духовности» и «державности», колеблется от 1,3 до 4,5%. Видимо, верхняя планка — это и есть некая пороговая граница, превышать которую не рекомендуется — иначе экономика не будет развиваться совсем. Однако все страны во время руководства правителей-расхитителей показали совершенно разные экономические результаты — Заир при Мобуту опрокинулся в нищету, Филиппины при Маркосе развивались ни шатко ни валко, но скорее «со знаком плюс», а Сухарто добился устойчивого экономического роста, впрочем, оборванного крахом экономики во время кризиса 1997‒98 годов.
Мародеры или капиталисты?
Эффектное объяснение этому феномену предложил экономист Андрэ Вейдеман, профессор Tennessee State University, один из мировых экспертов в области изучения коррупции, в статье «Looters, Rent-Scrapers, and Dividend-сollectors», что можно перевести как «Мародеры, выжиматели ренты и собиратели дивидендов». В представлении Вейдемана, режим вроде того, который был устроен в Заире, — это классическое мародерство — систематическое хищение общественных средств и собственности, массированное вымогательство взяток всеми категориями госслужащих.
С точки зрения экономики это представляет собой форму перераспределения национального благосостояния и может давать эффект сверхпотребления (который легко спутать с «ростом», когда роскошные кабаки, лимузины и бриллианты на шеях холеных шлюх выдаются за доказательство процветания страны). Но долгосрочного роста здесь не может быть, потому что никто не будет делать никаких инвестиций — их могут отобрать в любую секунду, потому что так захотелось даже не главному начальнику, а какому-нибудь подполковнику.
Выжимание ренты — более продвинутый способ присвоения национального благосостояния. При этом не следует думать, что рента в данном случае — это доходы от нефти, газа или металлической руды. Согласно Вейдеману, rent-scraping — это сознательное манипулирование экономической политикой и макроэкономическими показателями, с тем чтобы обеспечить правящей группировке регулярный источник дохода. Например, учредив как-бы-государственную монополию, а затем распределяя прибыли от ее деятельности между теми, кому положено быть богатыми. Так делали на Филиппинах при Маркосе, и это позволяет обращать в свою пользу даже большую часть народных денег, чем прямое вымогательство.
Самый же эффективный — с точки зрения минимизации экономического ущерба — это «собирание дивидендов», то есть система неформальных «отчислений» определенного процента доходов частных компаний в пользу руководства санкционирующего их деятельность. Но начальники берут свою долю не за страх, а за совесть — реализуя экономическую политику, действуя и предоставляя услуги, позволяющие частному бизнесу зарабатывать.
Так, к примеру, поступал Сухарто в Индонезии. Исследователи Раймонд Фисман (Columbia University) и Эдвард Мигель (University of California), рассказавшие об устройстве индонезийской коррупции в книге «Экономические гангстеры», пришли к выводу, что доля Сухарто и его семьи «в большом бизнесе» составляла порядка 25%. При этом «свои обязательства по коррупционным договоренностям Сухарто соблюдал неукоснительно — а это, по крайней мере, сводило к минимуму элемент неопределенности, являющийся неотъемлемой частью большинства незаконных сделок». Результат — экономический рост, который, однако, прекратился вместе с властью Сухарто.
Все так, продолжают свою мысль Фисман и Мигель, «диктаторские режимы, опирающиеся на одного-единственного человека, зачастую даже больше подвержены социально-политическим ураганам, чем демократии». Ведь никакой «стабильности», которой любят козырять несменяемые начальники, при хорошей диктатуре не бывает. Даже Сухарто, который старался «соблюдать договоренности» оказался не властен над собственным здоровьем — как только индонезийский президент отправлялся на лечение в Европу, так на бирже в Джакарте начиналась распродажа активов, принадлежащих его семейству (к слову — это хороший индикатор состояния здоровья диктатора).
Определенность, которой требуют по-настоящему большие деньги, при автократии невозможна. Если руководитель планирует править долго (или вечно), то ясная картина будущего ему не нужна в принципе — напротив, все должны дрожать при мысли: что с нами всеми будет, если «не он»? Конфискация, чипизация, оккупация, расстрелы воров прямо на улицах? А раз нет настоящей определенности, значит, не может быть больших инвестиций, а экономический рост в целом будет колебаться в пределах статистической погрешности.
Полтора триллиона для начальника
А возможно ли совместить все три хищнических подхода сразу, сочетая откровенное мародерство с выжиманием ренты и «входом в бизнес»? Почему нет? Еще сорок лет назад писатель и философ Игорь Ефимов (1937‒2020) в своей программной книге «Метаполитика» предупреждал о сценарии, по которому может пойти экономика, управляемая бюрократами: «...чиновничья сеть может однажды перестать поддерживать центральную власть, распасться на отдельные звенья или кланы мафиозного толка, каждое звено установит в доставшейся ему «самостоятельной» области военную диктатуру, превратится в паразитирующую прослойку, получающую в виде бенефициев не деревни и сёла, а заводы, фабрики, порты, шахты, гаражи, аэродромы… Если раньше такое «мы» вскоре поплатилось бы за свою политическую близорукость утратой самостоятельности, то теперь оно может быть надолго оставлено загнивать и агонизировать в полной изоляции, как оставлено какое-нибудь злосчастное Гаити…»
Если у вас в стране есть сразу три экономических уклада, никто не мешает вам смешать коктейль из практик Маркоса, Сухарто и Мобуту. Там, где в отрасли есть несколько мегакорпораций, можно напрямую изымать у них «государеву долю». Там, где масштаб бизнеса поменьше, а самих бизнесов побольше, вам проще принять законы, позволяющие одним людям богатеть, а другим — решать, кто у нас сегодня будет миллионером, действуя при этом исключительно «по закону». Ну, а в оставшейся экономике пусть все идет, как идет. Более того, совсем уж грабительские действия можно и нужно пресекать, доказывая эффективность режима. Поскольку, если уж выжимать из этого остатка экономики больше 1,5‒2%, как это делал Мобуту, можно вместо терпимой стагнации получить нетерпимый спад.
Если принять оценку Всемирного банка, то даже «хищническое» изъятие из экономики 3‒4% ВВП еще не препятствие к экономическому росту (особенно если вы ведете себя, как Маркос и Сухарто, а не как Мобуту).
Рассуждая совершенно теоретически, мы можем оценить, какая доля российского ВВП превращается в поместья, дворцы и бизнес-активы тех, кто ей управляет. Российская экономика — это производная от цен на нефть и за последние 20 лет ВВП РФ колеблется около суммы в $2 триллиона в среднем. 4% в год — это $80 миллиардов, перемножив эту сумму на 20, мы получим больше полутора триллионов долларов. Вот деньги, которыми хозяева страны могут в принципе распоряжаться «для себя». Эти деньги никуда не исчезли, они существуют, и даже приумножаются — но без нашего с вами участия.
Автор Дмитрий Прокофьев, экономист, автор канала moneyandpolarfox
https://novayagazeta.ru/articles/2020/08/26/86824-vorovskoy-rezhim
***
Приложение. «Чем толще министры — тем тоньше народ»
Беседа с автором исследования «Ожирение политиков и коррупция в постсоветских странах»
«Жирные коты», «три толстяка» оказались на редкость меткими метафорами: между индексом массы тела политиков и их коррупционным имиджем найдена положительная корреляция. О деталях неожиданного открытия «Огонек» узнал из первых уст, поговорив с Павло Блаватским, профессором Школы бизнеса в Монпелье (Франция), недавно обнародовавшим свое исследование «Ожирение политиков и коррупция в постсоветских странах».
«Огонек»: — Параметры, которые вы решили сопоставить — индекс массы тела политиков и коррупционный рейтинг страны,— мягко говоря, не самые очевидные. Откуда вообще возникла такая идея?
Павло Блаватский :— Она посетила меня года два назад, когда на моей исторической родине, на Украине, были выборы. Я не очень следил за процессом, но даже тех сообщений, что до меня доходили (отдельные статьи на ВВС и так далее), было достаточно, чтобы понять: ключевая тема этой кампании — коррупция. Народ, по-видимому, был настолько замучен бедой, что выбрал какого-то телевизионного комика, который хотя бы на экранах боролся со взяточниками. Это все мне показалось удивительным. Я вообще-то занимаюсь микроэкономикой и мало пишу о коррупции. Последний раз, когда я касался данной темы,— это время моего выпуска в Кембридже, где пришлось немного изучать проблемы развивающихся стран. Но эта кампания на Украине — она почему-то не оставила меня равнодушным. И я стал снова читать о развивающихся экономиках, о новейших методиках измерения уровня коррупции. И столкнулся с очевидной проблемой: никто не знает, как ее измерить, нет механизмов. Все рейтинги, оценки, которые сейчас существуют, основаны на опросах экспертов или жителей стран, что, честно говоря, кажется мне очень субъективным критерием. Для сравнения: существует проблема теневой экономики, тоже очень сложная и не поддающаяся прямым оценкам. Но есть же интересные способы, чтобы с ней работать! Скажем, метод оценки энергетического потребления: когда мы предполагаем, что динамика энергопотребления в стране является достоверным индикатором изменения совокупного (включая и неофициальный) ВВП страны, и ее отслеживаем. Ну вот, мне захотелось найти нечто подобное, какой-то индикатор для коррупции.
— И вы решили следить за ожирением политиков?
— Как решил… Тут, честно говоря, имел место анекдот: среди всего, что я прочел, было замечание — одной из распространенных форм коррупционного поощрения чиновников является «проставление банкетов». Многими она даже не воспринимается как взяточничество, а стала видом благодарности. Никаких реальных вещей, никаких чемоданов денег вроде бы не передается, а отношения выстраиваются. Так пышные обеды, фуршеты становятся частью «этикета» в общении бизнеса с чиновниками. Я даже не знал, правда это или нет (в конце концов, я сам на таких банкетах не был). Но мне показалось, что это можно протестировать. Если коррупционеры часто ходят на такие торжества, подумал я, то, понятное дело, должно же это как-то отразиться на их весе. А измерить лишний вес оказалось довольно просто, потому что в последние годы алгоритмы распознавания изображений, работающие на основе искусственного интеллекта, достигли большой точности. Они сами по себе очень интересны: если у вас есть фотография человека анфас (как на паспорте), алгоритм, натренированный на тысячах подобных фото, сможет оценить индекс массы тела, изображенного с выдающейся точностью. Итак, я соединил две вещи: 299 фотографий чиновников, находившихся в 2017 году в ранге министров в 15 постсоветских странах (Армения, Азербайджан, Белоруссия, Грузия, Казахстан, Киргизия, Латвия, Литва, Молдавия, Россия, Таджикистан, Туркмения, Украина, Узбекистан и Эстония) с индексами восприятия коррупции в этих странах (Transparency International, Индекс контроля коррупции Всемирного банка, коррупционный индекс Европейского центра борьбы с коррупцией и государственного строительства, Индекс отсутствия коррупции Международного института демократии и содействия выборам, а также индекс Базельского института).
— И получили удивительную корреляцию: насколько я понимаю, между индексом массы тела политиков и индексом Transparency International она составила 0,92. Вас озадачил такой результат?
— Еще как! Я получил очень разные данные для разных стран, но почти все они (и это хорошо видно на графике) соответствовали общему принципу: чем толще министры, тем хуже обстоит дело с коррупцией (одно редкое исключение: в Белоруссии министры толще, чем в России, но белорусов воспринимают как менее коррумпированных). Из 299 министров ни один не оказался с индексом массы тела ниже нормы и только 10 имели нормальный вес (значение индекса от 18,5 до 25).
Зато 96 из них страдали не просто от ожирения, а от очень серьезного ожирения (индекс массы тела 35–40), а у 13 индекс массы тела перевалил за 40, что является уже признаком опасной болезни. Есть правительства, в которых около половины министров имеют индекс массы тела выше 35, например, в Узбекистане (54 процента чиновников), Таджикистане (44 процента) и на Украине (42 процента). При этом элиты балтийских стран выглядят здоровее прочих. Я обнаружил некоторые отклонения в рамках замеченной корреляции с рейтингами восприятия коррупции. Скажем, согласно Transparency International, наиболее коррумпированными постсоветскими странами являются три центральноазиатские республики: Туркмения, Таджикистан и Узбекистан. Однако три страны с наибольшим весом министров выглядят иначе: Узбекистан, Туркмения и Украина. Я позволю себе смелое утверждение, что выявленная мной тройка может быть не менее обоснованной. В конце концов, эксперты, опрашиваемые для составления рейтингов, могут переоценивать уровень коррупции в Таджикистане (стране со сравнительно более коррупционными соседями) и недооценивать на Украине.
— Вы пытались перепроверить обнаруженные закономерности? Возможно, высокий индекс массы тела чиновников в отдельных странах объясняется их культурными представлениями, традициями и прочим?
— Я, конечно, подумал об этом: возможно, население некоторых стран само по себе имеет более высокий средний вес и выбирает политиков «пополнее», чтобы они его, население, адекватно представляли. Ну, мало ли. И я сравнил показатели среднего индекса массы тела по стране с показателями индекса массы тела министров этой страны. И тоже был поражен! Корреляция оказалась обратной: чем толще министры — тем тоньше народ, во всех случаях было так. Невольно подумалось: вот, говорят, что коррупция в стране портит все на свете, даже сокращает километры дорог и увеличивает время их сдачи в эксплуатацию, но есть же сфера, где она действует с некоторой пользой! Чем больше коррупции, тем, оказывается, более худые жители. А поскольку лишний вес ведет к различным заболеваниям, то… Но я понимаю, это уже слишком смелое и ироничное допущение.
— Есть и масса других возможных объяснений: скажем, чиновники ведут сидячий образ жизни, поэтому толще среднестатистического жителя, и так далее…
— Получается, что в более коррумпированных странах чиновники больше сидят в кабинетах и быстрее полнеют? Не знаю. Я не спорю, что может быть масса различных объяснений. Коллеги, понимающие в вопросах медицины, сказали мне, что ожирение очень сильно коррелирует со стрессом: если работа стрессовая, то человек легче и быстрее набирает лишний вес. И понятно, когда ты создаешь какие-то коррупционные схемы, ты наверняка испытываешь стресс… Но я здесь не компетентен, мне сложно учесть все факторы. Скажем, я не знаю, почему министры не ходят на фуршеты, где есть омары, которые дороги и вкусны, но вряд ли ведут к ожирению. Не знаю. Это, видимо, нужно узнавать у тех, кто что-то понимает про жизнь постсоветских элит.
— Может быть, прознав про ваше исследование, чиновники учтут замечание про омаров и изменят свои гастрономические предпочтения.
— Такое уже случалось: когда найденный объективный показатель терял свою полезность вследствие изменившегося поведения элит. Мне, например, очень понравилась работа китайских коллег Лао и Ли, доказавших, что между коррумпированностью политиков на материковом Китае и импортом в страну швейцарских часов есть удивительная корреляция. Однако этот индикатор работал только на отрезке 1993–2013 годов, потом элиты изменили свои поведенческие привычки и почему-то перестали покупать часы (коллеги объяснили это проведением обличительных кампаний в интернете, где критиковались фотографии чиновников с дорогими часами). С лишним весом сделать что-то труднее, но если захотеть — почему бы и нет.
— Вы планируете закончить исследование на полученных данных или продвинетесь дальше — на простор других континентов, вглубь веков?
— Некоторые рецензенты отмечали, что важно не ограничиваться данными кросс-культурного сравнения постсоветских стран и посмотреть на корреляции в мировом контексте. Но, если честно, меня больше захватывает перспектива углубиться в прошлое. Ведь все рейтинги восприятия коррупции очень молоды: только с середины 2000-х годов они стали рассчитываться такими методами, которые позволяют сравнивать данные по годам. И если мы захотим, скажем, узнать, каким был уровень коррупции в начале 1990-х, то просто не сможем этого сделать: нет данных. А мой метод в определенной степени универсален, он может пролить свет на неизученные страницы истории. И здесь перед нами открываются невиданные перспективы: скажем, посмотреть на то, какой была коррупция в Советском Союзе, а может быть, и раньше. Сложности могут возникнуть с отбором фотографий, но они решаются качественной работой с архивами библиотек.
— А на меньших масштабах — скажем, для оценки «чистоты рук» сотрудников отдельных ведомств, учреждений — стоит применять ваш метод?
— С точки зрения процедуры мы ничем не ограничены, но проверить точность, конечно, будет сложно. С другой стороны, если на уровне стран существуют хоть какие-то рейтинги восприятия коррупции, то на уровне отдельных городов, министерств или компаний их нет вовсе: потому что кого ты будешь опрашивать? Сотрудников самих компаний? Так они боятся потерять работу. Рядовых чиновников министерств? Так они не выйдут на контакт. Поэтому уровень коррупции в какой-нибудь госкорпорации, полиции и тому подобном остается неизведанным. Почему бы не приглядеться к фотографиям и весу первых лиц? Никто не обещает результатов точных, как в аптеке, но в указанных случаях любая информация к размышлению может быть полезна.
Беседовала Ольга Филина
https://www.kommersant.ru/doc/4433178