Мир после Трампа: будущее демократии

***

Ультраправые в США владеют оружием и действуют. Левые не отстают

Об этом знали. И ясно увидели летом 2020-го: в Штатах активны вооруженные группы. И иные готовы применить оружие. Или как минимум показать. Так что же — прав Чехов, и «заряженное ружье» на сцене американской драмы все же выстрелит?

Штурм Капитолия в Мичигане 30 апреля, когда члены «Ополчения свободы» с оружием после «Митинга патриотов Америки» ворвались в Сенат, требуя снять ограничения, связанные с коронавирусом, заставил республиканцев и демократов штата осудить их. Однако президент Трамп, — сообщает «Ассошиэйтед пресс», — «назвал их «очень хорошими людьми» и призвал губернатора-демократа Гретхен Уитмер «заключить с ними сделку».

Побудить к сделке Конгресс США он пытался и 6 января, когда во время утверждения итогов выборов призвал тысячи своих митингующих сторонников «требовать от Конгресса поступить правильно и подсчитать голоса только законно назначенных выборщиков» (т.е. тех, кого признал он. — Д. П.). «...Все вы промаршируете к Капитолию, — призвал Трамп, — и мирно и патриотично заставите услышать наши голоса. <…> Мы должны избавиться от слабых конгрессменов… Итак — вперед!..»

Но патриотично не вышло — марш стал попыткой главы исполнительной власти давить на власть законодательную. Не вышло и мирно: СМИ обошли снимки толпы, рвущейся в Капитолий. Многие вспомнили, как в 1814 году его сожгли враги. И стало ясно, почему шеф полиции округа Колумбия Роберт Конти просил сторонников Трампа, готовых съехаться на митинг со всей страны: оставьте винтовки дома. «У нас есть информация, что кое-кто намерен приехать в город с огнестрелом. Мы этого не потерпим». Но и полиция, и журналисты, и свидетели событий утверждают: они видели у митингующих оружие… Вы только представьте себе — бой в столице США!

Меж тем о вооруженных ультраправых ополчениях известно много лет. Они есть во многих штатах. «Арийские нации», «База» (сеть, цель которой — создать белое этно-государство), «Национальный альянс», «Фронт патриотов», «Объединенные овчарки Огайо» и бойкие защитники Трампа — «Гордые парни». Их десятки. Когда член «Гражданской стражи» в Нью-Мексико выстрелом ранил человека, прокурор штата подал на ополчение в суд, чтобы пресечь их попытки подменять собой полицию в ходе протестов. А они тем летом бывали в разных городах.

16 июля Подкомитет по национальной безопасности Конгресса по разведке и борьбе с терроризмом провел слушания по проблеме экстремистских групп и их опасности для страны, полиции, активистов и просто граждан. Эксперты считают: на смену образу ополченца-маргинала — врага центральной власти, — пришел «защитник президента в борьбе с элитами и «левацким заговором».

— Пора действовать, — заявил корреспонденту «Вашингтон пост» Питер Диас — лидер вооруженной группы «Американский волк» в штате Вашингтон. О чем это он?

На вопрос отвечают ополченцы Джорждии. Пока «брали» Капитолий в Вашингтоне, они пришли к Капитолию штата, пишет «Атланта Джорнал-Конститьюшн». Госсекретарь республиканец Брэд Раффенспенгер, не ставший «искать 12 тысяч голосов для Трампа», покинул здание. О сходных случаях сообщают из Аризоны, Канзаса, Колорадо, Юты и других мест.

Но 2-я поправка к Конституции США, разрешающая гражданам владеть оружием, она — для всех. В штате Вашингтон, где живет Диас, есть «Оружейный клуб им. Джона Брауна». Его задача — борьба с расизмом. Летом его члены охраняли протесты в Сиэтле и Такоме от агрессивных правых радикалов. Это часть традиции, родившей другие схожие организации — «Социалистическую стрелковую ассоциацию», Trigger Warning Queer & Trans Gun Club или «Коллектив черных койотов Лос-Анджелеса».

Сейчас в Штатах частные лица владеют 393 млн единиц оружия. Это законно. И владеют им, как видим, не только сторонники Трампа, возбужденные его поражением, но и идейные противники ультраправых, возмущенные событиями 6 января. Впрочем, есть и Национальная гвардия, боевая задача которой — пресекать гражданские конфликты.

Автор Дмитрий Петров, писатель

https://novayagazeta.ru/articles/2021/01/17/88744-ostavte-vintovki-doma

***

Мнение политолога: Что события в США говорят о будущем демократии

2021 год начался очень резво. Всего за несколько дней он сделал очевидным то, что не замечали годами: в большой политике — своя пандемия; тьма постулатов о выборах, демократии, передаче власти, которые веками казались незыблемыми, перестают работать прямо у нас на глазах.

Пока непонятно: только в Америке или уже во всем мире? Но прежде чем искать ответы в телеграммной политологии, стоит вглядеться в системный, а не конъюнктурный размах сюжета с захватом цитадели демократии, камень в основание которой в 1793 году лично заложил Джордж Вашингтон.

Взбудораживший мир захват цитадели американской, а по самооценке ее обитателей — и мировой, демократии неожиданно напомнил мне спор со старым добрым другом нашей семьи. Начался он, кажется, еще в конце 1970-х. Когда мы поставили перед Дино Бернардини, редактором еженедельника Rinascita («Возрождение» — так назывался теоретический орган Итальянской компартии, в эпоху еврокоммунизма, впрочем, вполне фрондерский) традиционный для московских кухонь вопрос: а что же это из вашей «Искры» никак не возгорается революция, если вы выходите аж с 1944 года? Подвох не прошел. Товарищ Бернардини ленинским наследием (с поправкой на неомарксизм Антонио Грамши, конечно) владел лучше нашего, а потому ответ был не в бровь, а в глаз. «Ну а какая может быть в Италии революция, когда Зимнего дворца у нас нет, и что надо брать для победы социализма, непонятно?» Мы растерялись. О том, что светлое будущее зависит от наличия у врага цитадели, которую можно взять приступом, на московских кухнях тогда не задумывались.

Говорил Дино по-русски как на родном. Да и эффект от своей реплики прочитал сразу. Но, как итальянец, удержаться от перечисления хотя бы части римских дворцов, заселенных разного рода властями и их ветвями, никак не мог. Мы завороженно слушали, но минут через пять запросили пощады. После чего не один десяток лет — уже вместе с Дино — анализировали перестроечные и постперестроечные события в России, а также в мире с этой подрывной, как сказали бы в Советском Союзе, точки зрения. Работал итальянский оппортунизм, надо сказать, безотказно: везде, где власть забиралась в какой-нибудь «зимний ларец», она бралась приступом легко и удобно. А вот как только рассредоточивалась по Капитолийским, Квиринальским и прочим Палатинским холмам (в Риме их семь, как в Москве, но каждый второй с руководящим дворцом), так задача сразу выглядела неразрешимой. Нужно было дожить до 2021 года, чтобы понять, что так только казалось.

От чего болит «голова мира»

Не секрет, что вашингтонский Капитолий — здание, в котором расположились обе палаты парламента США и который сторонники Дональда Трампа брали приступом в день утверждения в нем итогов голосования-2020 — начали строить как копию с римских образцов под занавес XVIII столетия. О том, какой смысл вкладывали в «храм демократии» его основатели, говорит не только название, но и стиль: специалисты до сих пор отыскивают в нем отсылки к конкретным античным храмам и Пантеону Агриппы.

Так вот, если на миг отвлечься от конъюнктуры с конспирологией и вглядеться в процесс захвата буйными трампистами вашингтонского Капитолия с исторической точки зрения, то ларец открывается неожиданно просто. Начать надо со «смысла места»: согласно легенде, донесенной до нас римским историком Титом Ливием, само название «Капитолий» происходит от латинского caput (голова) и родилось при строительстве храма Юпитера последним царем Рима Тарквинием Гордым (534–509 годы до н.э.) — в земле, по преданию, нашли голову с невредимым лицом. Тит Ливий в «Истории от основания города» свидетельствует: «Это восприняли как неоспоримый знак того, что этому месту суждено стать вершиной империи и главой мира».

Возможно, так и возник первый Зимний дворец, соединивший в себе храм и политический офис. Освященный в 509 году до н.э. храм Юпитера (римский верховный бог пришел на смену многофункциональным этрусским предшественникам) стал реальной колыбелью римской демократии — поскольку в тот же самый год родилась республика, смысл которой был в том, чтобы ограничить произвол распоясавшихся царей.

А центральным элементом новой конструкции, отмечают исследователи античности, была процедура. Именно на Капитолии проходили церемонии интронизации, в ходе которых держатель верховного авторитета и силы (Юпитер) утверждал или не утверждал (само собой при помощи предзнаменований — а как иначе?) назначения на высшие госдолжности (магистратуры). В известном смысле, подчеркивает профессор Стефан Ратти из Университета Бургонь-Франш-Конте, Капитолий в ранней римской истории был «неким институтом толкований, которым пользовались узурпаторы». Аналогия с текущим моментом по интерпретации голосования в США, конечно, напрашивается. Но кто мог подумать, что подобное объединение носителей власти с теми, кто раздает властные полномочия, сделает конструкцию уязвимой аж через 25 с лишним веков на другом холме и на другом континенте?

Не стоит, конечно, спешить с выводами, что конструкцию погубили изначально заложенные изъяны. Списать все только на просчеты античных политических архитекторов, которые соединяли Сенат и храм, а от недовольных избирателей отбивались Юпитеровыми молниями, было бы упрощением. Тем более что со временем в Риме отработали своего рода «поправки»: победоносные генералы республики во время триумфов официально получали исключительное приглашение Сената подняться на Капитолий, куда их к тому же возносила толпа. После этого, случалось, у власти задерживались, тем паче что и Юпитер, как правило, не возражал.

В любом случае эти, так сказать, рукотворные восхождения были в систему заложены, хотя долю риска в себе несли (элиты не хотели делиться, а любовь масс всегда переменчива). Вопрос, как водится, был в пропорции, в дозировке того, что в наш просвещенный век принято называть представительной и прямой демократией. Римляне с их административным гением, кажется, одними из первых поняли, что одна без другой работает ненадежно и без срывов не обойтись. А уж если доходит до срывов в «голове мира», то это беда.

Римский компромисс, по сути, предусматривал ручное управление институтами. Но для публики, для тех, кто наблюдает за процессом извне, законный путь к высшей власти формально был неизменным — надлежало подняться на Капитолий (каким путем — это отдельный вопрос) и получить через оракула одобрение от Юпитера. Любопытно, что первыми нарушили принцип христианские императоры: после Константина в храм Юпитера с его языческой демократией они уже не поднимались. Но вот американских отцов-основателей это не смутило: идея храма для демократии в мире XVIII столетия, где правили сплошь монархи, была дороже.

Трампизм после Трампа

Впрочем, отложим иносказания и первоисточники. На кону вопрос: как быть, если светоч больше не светит? И почему он затух? С чисто французской запальчивостью в Figaro эту мысль формулирует Изабелль Ласарр: не одни революции пожирают своих детей; за демократиями этот грешок тоже водится.

Как в самом деле иначе понять, каким чудом американская демократия, победительница в полувековой холодной войне, сокрушительница коммунизма, источник вдохновения и предмет зависти для мира, в считанные часы смогла окунуться в самые авторитарные и манипулятивные методы управления, чуть было не обрушившие государство?

Мир уже вторую неделю звенит от дискуссий по поводу того, что же случилось в Америке 6 января. Дело даже не в том, кто начал: Трамп, который завел своих сторонников так, что они сошли с «легальной дороги» и полезли на Капитолий. Или, наоборот, те, кто четыре года до этого давал понять Трампу и его болельщикам, что все они, используя термин Хиллари Клинтон, «ущербные». Конечно, кто первый начал, все еще обсуждается, но это не главный нерв.

Главный — это как теперь быть со всем этим. Что делать — Америке, Байдену, миру. Как ни крути, но за уходящего (по крайней мере, на момент сдачи этого текста) президента проголосовали 74 млн американцев. И они никуда не денутся, даже если Трампа наградят импичментом уже после отставки. Не все, конечно, из них радикальны, кто-то вернется к политикам старой доброй Республиканской партии, разорвав трамповский пакт с популистами. Но десятки миллионов трампистов (употребляю термин условно, за неимением лучшего) так и останутся, потому что в других партиях США себя не найдут. Это значит, что Америке светит внесистемная оппозиция, которая только что, на Капитолии, попробовала себя в жанре политического мятежа. Ряд аналитиков осторожно высказывают гипотезу: современные консерваторы просто не понимают, где кончается защита ценностей от коммунизма или BLM и начинается конспирологическое сектантство, потому что у них нет «прививки маккартизма» времен охоты на ведьм.

Больше того, Трамп вдохновил массу людей по миру — от Бразилии до Израиля, включая Европу. Не все из них радикалы, но растянувшаяся на годы эпопея «желтых жилетов» во Франции и штурм Рейхстага ковид-диссидентами и сторонниками АдГ в Берлине дали понять, что жесткие методы тоже в тренде. И главное даже не в этих всплесках, а в их социальной базе: Трамп нащупал брешь в современной демократии, которая исправно выражает интересы элит, но не поспевает за народной повесткой в эпоху кризисов и пандемий. Как ни парадоксально, этот самовлюбленный миллиардер стал символом для тех, кого отбросила общепринятая модель успеха, потому что пообещал разделить с ними свой личный успех. На данном этапе не вышло. Но кто сказал, что это конец пути?

«Трампа надо поблагодарить: он показал, во что авторитарное правление может превратить демократию,— признает либеральная швейцарская газета Le Temps.— Институты в США устояли, но новый Трамп может оказаться более ловким. Чтобы противостоять ему, нужно укреплять демократии по обе стороны Атлантики и не забывать, что к крайним формам протеста ведут неравенство и страдания».

Вот он, ресурс трампов, желтых жилетов и брекситов — униженные и оскорбленные, к которым глухи элиты. Вот только как это чинить? Способны ли демократии в их нынешнем виде инкорпорировать таких людей в принципе? Это римская версия демократии, как мы помним, еще на старте училась договариваться с Юпитером. А как договариваться цифровой демократии с теми элитами, что сами вводят сетевую цензуру и, если что, отключают нежелательных лиц от эфира и микрофона?

«Отчаяние беззащитных ведет к демократии без доверия,— уверен французский сенатор из Вандеи Брюно Ретайо. Он поясняет: — Технократические элиты защищают в кризисы и пандемии самих себя, а не население. Природа зла, которое подтачивает нашу демократию,— в безразличии. Возник "интернационал безразличных", он прячется по убежищам, которые надежно изолируют от действительности, а о народах можно больше не думать. Они — объекты, которыми можно рулить росчерком пера в конце правительственных декретов».

Так в какой стороне искать выход? Как минимум не надо складывать все демократии в один храм: в XXI веке ничто не работает так, как в XVIII веке. Представительная демократия сбоит в мировом масштабе, чеканит экс-министр иностранных дел Франции Юбер Ведрин, потому что народы больше не хотят голосовать так, как диктуют им их финансовые и технологические элиты. Трамп это нащупал первым, использовал в своих интересах, но ведь и после его ухода проблема не решена. И вряд ли будет решена, пока все сосредоточены на скандалах, а не на выводах, которые надлежит сделать после его ухода.

Может, прямая демократия — панацея? В нынешнем истерическом состоянии мира она слишком рискованна: не голосовать же за или против смертной казни по мобильному телефону. Если каждый вопрос отдавать на откуп желающим высказаться с помощью новых технологий, мы дезавуируем не элиты, а избирателя. Другое дело, что баланс все равно предстоит искать — и не только между представительной и прямой демократией. Демократию, подчеркивает Ведрин, сегодня приходится осуществлять под жестким прессингом разного рода лобби, активистов, юридических фирм… Пандемия, как и президентство Трампа,— это сканеры, они выявили те сбои, которые накапливались очень давно. Словом, что касается выводов, то мы, похоже, пока только в начале анализа.

Наш друг Дино Бернардини не пропагандировал идеи Антонио Грамши в Советском Союзе, а мы не расспрашивали по незнанию. А жаль, потому что в свете того, что творится сегодня в мире с демократией, которую подмяли под себя элиты, они были бы актуальны. Напомню один из тезисов этого философа-неомарксиста, от которого отсчитывали свое диссидентство самые влиятельные компартии Европы (итальянская, французская и испанская). Будущее, считал Грамши, не за классовым гегемоном, а за интеллектуальным; чтобы сделать шаг к нему, нужен союз рабочего класса с интеллигенцией, интеллектуальное возвышение масс. Не получилось: пока в СССР уповали на базис и разорялись в гонке вооружений, интеллигенция еще в XX веке сдала все Зимние дворцы и ушла в подработку к новым хозяевам. В наши дни это привело к тому, что защитниками рабочего класса (как, впрочем, и самой интеллигенции, вышедшей на панель умственного труда) стали Ле Пены и Трампы — других не осталось. Как часто бывает, история от души посмеялась над всеми, кто хотел ее научить хорошим манерам…

Автор Дмитрий Сабов

https://www.kommersant.ru/doc/4640750

***

Комментарий. Голод истории: в 2020-м эпоха безальтернативности кончилась

В течение нескольких десятилетий глобализация, несмотря на бесчисленные претензии к ней, воспринималась как нечто необратимое. В 2020-м эпоха безальтернативности кончилась.

Подводить итоги 2020 года мир начал в апреле, когда стал ясен масштаб форс-мажора, постигшего глобальное социально-экономическое устройство. Тогда, несмотря на шок и панику, прогнозы и предположения строились как-то довольно бойко. Конечно, с постоянными оговорками, что мы вступаем в полосу высочайшей неопределенности, но тем не менее…

К декабрю все запуталось гораздо больше. Пандемия бушует, однако политические трансформации затормозились, а международная повестка в целом не изменилась. В экономике все ждут катастрофического спада, но внешне ситуация пока не фатальна. Ожидания, что картина кардинально преобразится, сочетаются с надеждой, что, если перетерпеть, начнется восстановление прежней нормы. Жизнь не рухнула, но явно направится по другой траектории.

Парадокс: мир пришел в движение тогда, когда он застыл. В буквальном смысле — закрывшись на локдауны разной плотности, которые волнами накатывали до конца года и перетекают в следующий. Не пандемия стала причиной всплеска. Перекосы в мировой системе копились давно, изменения аккумулировались в количестве, достаточном для перехода в качество. Требовался катализатор, и им стал странный вирус.

О том, что возникновение новой заразы не стало переломным или поворотным моментом, а лишь высветило и ускорило тенденции, усугублявшиеся давно, сказано не раз. Но есть и другой аспект, на самом деле более важный. Пандемия фактически аннулировала феномен безальтернативности, а главное — необратимости всеобщего развития, с которым все давно свыклись. Причем даже не на интеллектуальном, а на психологическом уровне. И не только те, кто приветствовал глобализацию, но и ее оппоненты, указывавшие на ее множившиеся изъяны и издержки. Кляня неправильное направление, в котором все шло, последние не особенно верили, что его можно сменить. В лучшем случае слегка скорректировать.

Разговоры о кризисе глобализации велись давно, как минимум со времени мирового финансового кризиса 2008–2009 годов. О подъеме новых стран и сил рассуждали все кому не лень. Усугубляющаяся конфликтность международной среды и симптомы наметившейся фрагментации единой палитры тоже не были секретом. Стремительное распространение метафоры «черного лебедя» отражало ожидание событий, которые ввергнут в хаос неуправляемых перемен. Как выяснилось уже в этом году, даже глобальные парализующие пандемии предсказывались в аналитических докладах и статьях, просто предостережения игнорировали, формально принимая их к сведению.

Как часто бывает, пророчества оракулов или умствования мыслителей располагались в одном измерении, а бытовая рутина и политическая практика — в другом. В первом пугали неизбежностью шквальных порывов, во втором самонадеянно полагали, что шторм минует, как не раз случалось раньше, а фундаментально измениться ничего не может, ибо сущее пусть не вполне справедливо, но разумно. По крайней мере, разумнее всего прочего, по аналогии с демократией из приписываемой Уинстону Черчиллю цитаты — худшая из форм правления, за исключением остальных.

Глобализация, несмотря на бесчисленные претензии к ней, воспринималась как нечто необратимое. Всеобщая открытость (точнее — невозможность закрытости) и тотальная вечная мобильность представлялись чем-то неотъемлемым. Само собой разумелось, что издержки от изменения статус-кво заведомо превысят любые выгоды от этого самого изменения. В XXI веке на планете отсутствовал ревизионизм, поскольку не было игроков, которые стремились бы перевернуть неприемлемый для них порядок вещей. Точнее, в роли агента революционного ревизионизма выступало, например, «Исламское государство» (запрещенное в России), но его и «загасили» всем миром как отвратительного изгоя. Среди крупных держав революционеров-радикалов не было, хотя на Западе и пытались прилепить эту этикетку России и Китаю. Борьба на мировой арене шла не за революцию в международных делах, а за то, чтобы обустроить себе более комфортабельное место в существующей системе (Москва и Пекин сражались именно за это).Пандемия выбила почву из-под описанной конструкции. Оказалось, что по стечению внезапных обстоятельств, представляющихся непреодолимыми, глобализацию можно, по сути, выключить. Реализуемо и перекрытие всех границ с остановкой большей части перемещений, и одномоментный ступор мировой экономики, и даже отмена ценностей и принципов, декларировавшихся в качестве аксиом. А то, что было принято осуждать (протекционизм, эгоизм, стремление уйти от взаимозависимости),— рациональный способ поведения.

Кому это было выгодно? Кто все это устроил? Человеку свойственно задавать такие вопросы о том, что непонятно. И быть разочарованным отсутствием убедительных ответов (точнее говоря, конспирология их дает, но слишком стройные и очевидные, чтобы в них можно было поверить). Не стоит, однако, отрицать, что к 2020 году самые разные международные дела запутались донельзя. В воздухе витало стремление сделать что-то, чтобы взорвать замкнутый круг, вырваться из него. Не случайно многие комментаторы уже не один год говорили о складывании предвоенной ситуации. Логика истории заключается в том, что объективно назревшие обстоятельства неизбежно порождают событие, которое провоцирует ответы на вызовы.

Пандемия вытолкнула жизнь из колеи резче, чем прежде это делали мировые войны. Надежды, что она сыграет роль такой войны и сведет на нет противоречия, обнулит их, говоря популярным в уходящем году словом, не оправдываются. Палитра и интенсивность конфликтов становятся только обширнее и горячее. Но есть одно принципиальное обстоятельство. Впервые за долгое время дальнейший ход событий зависит от решений, которые будут приняты конкретными правительствами, даже отдельными людьми. До сих пор они скорее плыли по течению, успокаивая себя той самой безальтернативностью и необратимостью.

Закрытие произошло резко. И иного метода, по сути, ни у кого не было — от распространения инфекции не защититься иначе, как изолируясь (примечательно, что все фактически двинулись путем, который проторил первым столкнувшийся с вирусом Китай,— каждый в меру возможностей, но именно оглядываясь на Пекин). Открываться ли обратно, когда, как это делать и в какой степени? А вот здесь начинаются варианты. Во-первых, решения не будут синхронизированы: каждая столица станет ждать оптимального момента, руководствуясь собственными соображениями, отнюдь не только эпидемиологическими, но и политико-экономическими. Во-вторых, решения могут быть разными в разных странах. Ведь нежданная остановка позволяет задуматься о маршруте передвижения, который прежде воспринимался как единственно правильный или возможный.

Эрозия универсализма норм и правил началась отнюдь не в 2020 году — много раньше, но пандемия подвела черту под идеей о том, что всем целесообразно действовать в одном ключе, потому что он подходит к любому замку. Инфекция напомнила, что в случае острого кризиса, затрагивающего жизнь, здоровье, физическую безопасность людей, каждое государство само отвечает за себя и своих граждан (и перед ними, потому что те бросаются именно к нему), а уверенно может полагаться не на международные институты, межгосударственное сотрудничество или гражданское общество, но лишь на собственные возможности. Как их максимально увеличить — ноу-хау, если и не совсем уникальное в каждом случае, то прочно привязанное к специфическим обстоятельствам.

Момент решения, появление выбора — это качественный сдвиг. И завершение более чем тридцатилетней эпохи кажущейся предопределенности. Той, что в разгар мирных революций в Восточной Европе в 1989 году эффектно и самонадеянно назвали «концом истории». Что произойдет дальше, предрешат сами действующие лица этой драмы. И им не на кого переложить ответственность.

В этом декабре люди особенно страстно ждут новогодних праздников, хочется, чтобы просто сменился роковой календарный номер. Итоговые статьи, которые всегда пишут под занавес года, похожи сейчас на подведение итогов того, что на самом деле только началось, неизвестно, когда и чем завершится, зато все жаждут увидеть благополучный финал. Но 2021 год явно не готов соответствовать ожиданиям, которые на него возлагают. Он не сможет стать антиподом 2020-го. Как говорил еще до всех бурных событий уходящего года замечательный историк американской политики Уолтер Рассел Мид, «история вернулась, и она голодна». Не хочется желать ей приятного аппетита.

Автор Федор Лукьянов, главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»

https://www.kommersant.ru/doc/4614623?from=doc_vrez