Чем и для кого опасно возвращение смертной казни в мире и России

Сохранить голову на плечах

После страшной истории в Казани с высоких трибун и главным образом с телеэкранов снова зазвучали голоса о необходимости возвращения смертной казни в России.

Это вопрос, безусловно, политический — но именно на политическом уровне он чаще всего оборачивается популистскими спекуляциями. А мы попробуем в нем разобраться с холодной головой, анализируя практические, этические и политические аргументы «за» и «против».

Впервые проблемой смертной казни мне пришлось всерьез заняться в 1989 году. Это была моя первая командировка в качестве штатного обозревателя тогдашней «Комсомолки», и я коротко перескажу сюжет старого очерка «Я приговорил…»: на мой взгляд, он содержит главный этический аргумент против смертной казни.

Тогда во Владивостоке несколько подростков изнасиловали школьницу, а затем лишили ее жизни. Отец убитой нанялся истопником в суд и приходил на каждое заседание, где подсудимые еще и издевались над ним со своей скамьи. Между тем этот человек имел высокий разряд по спортивной стрельбе и дал себе слово, что если суд не приговорит убийц к смертной казни, он приведет ее в исполнение сам.

Суд — тогда еще с народными заседателями — в рамках закона и не мог вынести приговор суровее 10 лет лишения свободы, так как подсудимые были несовершеннолетними. Когда этот приговор прозвучал, отец убитой встал с переднего ряда кресел в зале, сделал несколько шагов и метров с пяти выстрелил в зачинщика преступления из переделанного спортивного пистолета. Пристав, повалив его на пол и выкручивая руку с пистолетом, кричал: «Батя, ну как же ты промахнулся?!..»

Отца тогда признали невменяемым, но это скорее из сочувствия, чтобы не судить его самого за покушение на убийство. А я задал ему в СИЗО, куда журналистов в то время пускали без проблем, тот же вопрос: как он мог промахнуться? Он сказал: «Я не думал, что так трудно стрелять в человека». Его ответ лег в основу той части очерка, где я выстраивал аргументы против смертной казни. Нельзя казнить человека! — и никакое преступление, совершенное одним, не развязывает в этом смысле руки никому другому. Тем более что казнить будет не «государство», а некто с оружием, кто станет палачом. А это невыносимая для человеческой души (в ком она сохранилась) ноша. Стрелок из Владивостока, потерявший обесчещенную дочь и признанный умалишенным, понял это, я думаю, как никто другой.

После очерка «Я приговорил…» в 1989 году письма мне носили мешками. Девять из десяти были от сторонников смертной казни, некоторые содержали пожелание, чтобы мою дочку так же изнасиловали и убили. Я взялся отвечать и перечел тогда гору литературы по этому вопросу, советовался со многими криминологами. Никто никого с тех пор так ни в чем и не убедил: по данным опросов общественного мнения, в новой России доля сторонников смертной казни неуклонно снижалась и в 2015 году составила чуть менее половины населения, но в 2020-м за ее возвращение вновь высказалось почти 70 процентов респондентов (к этим цифрам надо относиться с осторожностью, ответы чаще всего ситуативны, но общий рост агрессии в нынешней России не может не отражаться на них).

* * *

Главным логическим (не эмоциональным) доводом сторонников смертной казни остается ее профилактическое (устрашающее) воздействие. Но ни исторические, ни географические сравнения не указывают на связь этой меры с уровнем и динамикой преступности.

Наиболее иллюстративен опыт США, где на протяжении десятилетий в некоторых штатах смертная казнь отменялась, в других возвращалась, но никакой отчетливой корреляции с уровнем преступности при этом отмечено не было. Да и выявить ее практически невозможно: на преступность влияет слишком много разных факторов. Вопреки распространенному среди сторонников смертной казни мифу ничего нельзя сказать о ее «эффективности» и в Китае, где число приведенных в исполнение смертных приговоров ежегодно измеряется тысячами, статистика засекречена, но само возобновление казней указывает, что коррупционные преступления, за которые они там применяются, на спад не идут.

За все время существования письменных свидетельств человеческой истории — а таковыми часто становились именно законы, упоминающие самые разные и устрашающие виды смертной казни, — никаких серьезных аргументов, кроме, может быть, религиозных «за» и «против», произнесено не было. За отчетный (6-тысячелетний) период широко применявшаяся смертная казнь людей как таковых так и не исправила, но в последнее время некоторый сдвиг все же произошел: после Второй мировой войны, потрясшей мир и массовыми бессудными расправами, смертная казнь была полностью отменена (по состоянию на сегодняшний день) более чем в 100 странах, а во многих, сохранивших ее де-юре, она не применяется на практике.

По сведениям криминолога Данила Сергеева из Екатеринбурга, который объехал 80 стран мира, исследуя практику применения уголовного наказания, изощренные и мучительные способы исполнения смертной казни почти ушли в прошлое. Случаи обезглавливания и побивания камнями по суду известны лишь в Судане, в недавнем прошлом случались в Афганистане, изощренные методы казни допустимы по закону в Иране, Саудовской Аравии и ряде стран тихоокеанского региона, но фактически уже не применяются. Те же тенденции касаются и публичного приведения в исполнение приговоров к смертной казни.

Пионерами отмены смертной казни и замены ее пожизненным лишением свободы, по данным Сергеева, стали Португалия и страны Латинской Америки, а сейчас с них начинается «вторая волна аболиционизма» в виде отмены пожизненного заключения. Этот вид наказания отменен также в Норвегии, Испании, Боснии, Хорватии и Черногории. Приговоренные к пожизненному лишению свободы чаще всего имеют тем не менее реальную возможность выйти на свободу. В США, где таких 160 тысяч (учитывая сроки, превышающие продолжительность жизни), три четверти скорее всего выйдут на свободу в течение ближайших 10 лет. Но в России из двух тысяч пожизненно осужденных пока не был отпущен никто, хотя некоторые из них уже получили такое право по отбытии 25 лет срока заключения.

Данил Сергеев провел огромную работу, проинтервьюировав только в России 147 человек, осужденных к пожизненному лишению свободы, и поговорив с некоторыми такими же в Германии, Франции, Финляндии и других странах. Кто-то говорит при встречах, что предпочел бы расстрел, но, по мнению Сергеева, задававшего им уточняющие вопросы, это бравада: реально любой человек предпочитает смерти жизнь даже в условиях тюрьмы, о чем свидетельствует и ничтожное число суицидов среди таких заключенных.

Криминолог признается, что сам он долгое время колебался между позициями «за» и «против» смертной казни, но собственные исследования убедили его в практической бесполезности этой меры: из 147 «пожизненных» на вопрос, думали ли они перед или в момент совершения преступления о наказании, положительно ответил один. Тем более не может эта угроза остановить террористов, которые зачастую фанатики-смертники, или таких убийц, как «казанский стрелок»: при подготовке к тщательно планируемому преступлению такие несчастные (а счастливый человек никого убивать не будет) считают себя тоже жертвой, а ряд психиатров видит в их действиях разновидность суицида с элементами самопрославления.

* * *

В России смертная казнь в последний раз была приведена в исполнение в 1996 году, а в 1997-м ею был подписан Протокол № 6 к Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод относительно отмены смертной казни — с тех пор на ее применение в РФ наложен мораторий. В 1999 году Конституционный суд признал неконституционность смертных приговоров в отсутствие судов присяжных во всех регионах РФ, и вплоть до 2010 года, когда такой суд был все же создан в Чечне, практика замены смертных приговоров пожизненным лишением свободы опиралась на это разъяснение. С 2010 года действует более замысловатое разъяснение КС о том, что Протокол № 6 к Европейской конвенции обязателен для России, хотя формально ею до сих пор не ратифицирован.

Увязка вопроса о смертной казни с судом присяжных имеет не только правовой, но и более глубокий нравственный смысл. Мне пришлось много работать с бывшими присяжными, выносившими вердикты по разным, порой очень страшным делам: эти «простые люди» — эмоционально, может быть, и поддержавшие бы возвращение смертной казни, оказавшись в ситуации, когда от их решения, выносимого по процедуре и после долгого раздумья, зависели судьбы других, — всегда находили повод для сомнения если не в фактической стороне преступления и доказательствах, то в личности самих подсудимых. Хотя их вердикты бывали не только оправдательными, представить себе их требующими смертной казни «без снисхождения» (а это обязательный пункт вердикта) достаточно трудно.

Эксперимент с присяжными мы можем поставить лишь мысленно: модель внесения вердиктов «к вышей мере наказания» только присяжными потребовала бы возвращение в их компетенцию дел о терроризме и иных сходных преступлениях, изъятых из нее в 2008 году, и политическое руководство страны на это сегодня не решится. Профессиональным же судьям, склонным подчиняться не столько закону и совести, сколько сегодня потакать обвинению и игнорировать доводы защиты, общество имеет все основания не доверять, тем более вынесение приговоров к смертной казни. Это еще один важный и практический аргумент против нее.

* * *

Наконец, с политической точки зрения дискуссия о возвращении смертной казни опасна тем, что отвлекает от действительно сложных социальных проблем — и не только в сильно запущенной сфере борьбы с уголовной преступностью, — но создает в обществе, перегретом агрессией и скованном страхом (опять же, не только перед преступностью) иллюзию простых решений. «Вот сейчас расстреляем сотню-другую взяточников, как в Китае, и всем станет лучше жить»…

Это плацебо, опасное для нашего общественного организма, который сейчас нуждается в настоящем и непростом лечении. Политикам и депутатам, представляющим, как они, может быть, думают, охочий до жестоких расправ «народ», лучше вспомнить примеры коллег, оказавшихся под судом, и подумать о собственном будущем. Поднимающаяся после каждого резонансного в своей жестокости преступления эмоциональная волна используется без серьезных аргументов: желтыми прессой и ТВ ради рейтинга, а политиками-полулистами ради «майнинга» голосов на предстоящих выборах. Дополнительные очки перед Кремлем можно заработать и на обострении отношений с Советом Европы, что тесно увязано с вопросом о моратории на смертную казнь.

Все, что было сказано выше о мировых тенденциях гуманизации наказания после Второй мировой войны, не создает прочных гарантий ни для отдельных стран, ни для человечества в целом: примеры нацизма и сталинизма показывают, как легко «цивилизованные страны» возвращаются в состояние варварства. И это не запрещенное новым законом «сравнение», а лишь констатация сходной жестокости при применении массовых репрессий. Возвращение смертной казни сначала лишь за жестокие насильственные преступления влечет, как показывает практика, ее скорое распространение на коррупционные и не всегда доказанные преступления, а там и на «заговоры», высосанные спецслужбами из пальца.

Автор Леонид Никитинский, обозреватель, член СПЧ

https://novayagazeta.ru/articles/2021/05/15/sokhranit-golovu-na-plechakh

***

Комментарий: Зачем пропагандисты и политики вновь заговорили о возвращении высшей меры наказания после событий в Казани

Hесчастье в казанской школе дало повод депутатам Госдумы и придворным комментаторам отметиться с предложениями восстановить смертную казнь в качестве средства борьбы с преступностью, терроризмом, ужесточить контроль в социальных сетях и интернете, изменить правила продажи оружия.

Практическая бессмысленность таких предложений известна любому специалисту-криминологу: ужесточение наказания за тяжкие преступления, тем более — смертная казнь, не влияет на уровень и динамику преступности. Основная масса тяжелых преступлений, прежде всего, убийств, совершается в быту, по случайным причинам, с использованием подручных орудий. Жертвами в 80% случаев становятся знакомые или близкие убийце люди — члены семьи, собутыльники или соседи. Это знание, доступное любому образованному человеку, возможно, даже нашим депутатам, для них не аргумент, чтобы удержаться от популистской риторики. Снижение преступности связано со всем, что сокращает потенциал насилия, фрагментацию общества и, напротив, усиление солидарности. А это возможно лишь с ростом благосостояния, повышением доверия к полиции, к судебным и политическим институтам, с участием в общественных делах, а значит — с чувством ответственности граждан за положение дел в стране и конкретно там, где они живут, с гуманизацией нравов, с ростом образования. А непосредственно в практическом плане — с эффективной профилактической работой полиции.

Казанская беда — не первый и, видимо, не последний случай. Избавиться от иррациональных взрывов агрессии, насилия, серийных убийств нереалистично, это случается даже в странах с самыми низкими показателями преступности, как об этом свидетельствует пример Норвегии, где Брейвик, националист или фашист, расстрелял более 80 человек, попавших ему под руку, или бойня в новозеландском Крайстчерче. Преступность нельзя искоренить, но можно держать ее под контролем полиции и социальных работников, опирающихся на доверие общества. Действенным является не суровость наказания, а его неотвратимость. Но это там, где полиция занята своим делом, а не преследованием критиков и недовольных властью граждан.

После прекращения массовых репрессий и политики десталинизации Хрущева число смертных казней в СССР пошло вниз. За 27 лет послесталинского времени (1962–1989 годы) было вынесено 24,4 тысячи смертных приговоров (в среднем по 900 человек в год, но это в среднем, поскольку эта цифра год от года снижалась: с 2400 в 1962 году до менее 500 в 1983-м, причем каждый десятый был помилован). Приговоры выносились не только убийцам, но и валютчикам, цеховикам — за госизмену, шпионаж, покушения на руководителей государства и по другим статьям.

В первые шесть постсоветских лет к казни приговаривались ежегодно от 160 до 140 человек, но исполнение приговора осуществлялось лишь в исключительных случаях и в основном заменялось пожизненным заключением (что, кстати, по доминирующему в обществе мнению, является более тяжелым наказанием, чем расстрел).

Запрет на смертную казнь был непременным условием членства России в Совете Европы и других европейских организациях. Российское руководство подписало эти соглашение в 1993 году, приостановив с 1996 года исполнение смертных приговоров; позднее мораторий был превращен в закон о недопустимости казней и окончательно закреплен в 2009 году решением Конституционного суда. Несмотря на мораторий, численность регистрируемых преступлений снизилась на треть. Что-то из этого снижения может быть отнесена на недобросовестность полицейской статистики, отказывающейся регистрировать информацию о совершенных преступлениях. Но такой аргумент вряд ли может быть признан серьезным, поскольку речь идет именно о тяжких преступлениях, скрыть которые трудно. Число убийств с 2000 года по 2019 год уменьшилось в 4 раза, изнасилований — в 4,7 раза.

Нынешние призывы к восстановлению смертной казни имеют другие цели, и мотивы такого самопиара политиков, теряющих доверие и поддержку избирателей, вполне понятны и отвратительны. Во-первых, это повод заявить о том, что отказ от смертной казни навязан нам Европой, чтобы еще раз продемонстрировать свой «патриотизм» и любовь к начальству, публично объявить о необходимости разрыва с Европой, подвергающей Россию (читай: российское руководство) критике и нежелательным санкциям за внешнеполитический авантюризм и убийство своих оппонентов.

Второй мотив для провокаций такого рода состоит в том, чтобы, подыгрывая темным настроениям масс, перенаправить поднимающееся недовольство властью, раздражение или даже презрение к ней, на другие, не связанные с преступлением вещи. В таких «пакетных» законодательных инициативах публичное негодование по поводу трагедии и шумные требования ужесточить наказания для убийц, повысить возрастные нормы при продаже оружия и все такое прочее соединяются с предложениями запретить компьютерные игры как насаждающие насилие, агрессию, чуждые нам нравы, усилить контроль в социальных сетях, изолировать российский интернет и т.п. То, что это легко вяжется, показывает пример свердловского замгубернатора Крекова, объявившего Галявиева «волонтером Навального».

Под предлогом борьбы с преступностью, а далее — с терроризмом, с чуждым и разлагающим влиянием Запада, можно усилить цензуру, слежку за нежелательными элементами, получив дополнительные возможности нейтрализовать всех, кто недоволен нынешней властью и ее политикой.

Отмена закона о запрете смертной казни допустима только с изменением Конституции РФ, что, как показал недавний опыт, возможно, но не в связи с данным конкретным случаем — это слишком хлопотно и затратно. Редакция Конституции 2020 года также не допускает возвращения высшей меры наказания. В этом плане призывы к возвращению смертной казни носят характер антиконституционной деятельности, но никто, конечно, не собирается привлекать этих демагогов к ответственности. Понятно, что такие заявления не столько проявления депутатской неразумности, сколько игра в популизм. Всерьез российское руководство не собирается выходить из европейских организаций, по крайней мере, в ближайшее время. Идиотизм сдерживается трезвым пониманием, что разрыв с Европой ударит главным образом по самой России и обернется ее полной изоляцией, окончательным признанием «страной-изгоем».

Такая циничная тактика представляется беспроигрышной. Этот как раз тот случай, когда кажется, что легко получить поддержку со стороны консервативных слоев населения. Однако расчеты на то, что наше население в массе своей стоит за возвращение смертной казни, не так уж верны, как это было еще совсем недавно. Сегодня мнения в обществе по этому вопросу распределяются иначе, чем это кажется инициаторам подобных предложений. Социологические исследования показывают, что ситуация медленно, с трудом, но все-таки меняется, соотношение сторонников казни и противников отмены запрета смертной казни иное, чем это было 30 лет назад. На пике массового страха и ожесточения в 1999 и 2002 годах соотношение было 73:20, в 2017-м — 44:41, позже — 50:40.

Как видно из графика, всплески карательных настроений в обществе следуют за общим ухудшением политического и экономического положения в стране, роста преступности (особенно в первой половине 90-х годов) или за потрясшими общество случаями экстраординарных преступлений, терактов (в 1999, 2002 и 2004 годах), или особых проявлений жестокости в ходе чеченской войны. Беспомощность или бесчеловечность поведения властей (как это было на Дубровке или в Беслане) провоцируют компенсаторную жестокость масс, неудовлетворенных соответствующими действиями спецназа и полиции.

Анализ данных социологических опросов по этим проблемам, проведенных в 2007 и 2011 годах, показывает, что смысл массовых требований возвращения (или даже — расширения) применения смертной казни сводится к трем социально-психологическим комплексам:

• мести, охватывающей основную часть населения (об этом говорят 55% опрошенных);
• устрашения тех, кто склонен к социальной девиации (другими словами: не очень ясной идеи социальной защиты, которую разделяют 18%);
• представление, что казнь способствует «очищению общества» от вредных и опасных элементов (10%).
• Лишь менее 4% россиян полагают, что эта мера будет способствовать оздоровлению общества и укреплению морали.

Такое распределение мнений говорит о том, что мы имеем дело с архаическими слоями массового сознания, проявлением дохристианского, по сути — языческого, понимания справедливости как возмездия — «око за око, зуб за зуб», то есть магического уравнения вреда, вины и ответственности. Архаизация массового сознания — явление не такое простое, как кажется на первый взгляд. Ответная агрессия («расстрелять, как бешеных собак») в таких случаях становится символическим или психологическим восполнением невозможной в реальности справедливости, оборотной стороной беззащитности и беспомощности людей. Злоба, мстительность не только симптом традиционалистской регрессии населения, тренда примитивности коллективного мышления, но и показатель несостоятельности или неустойчивости универсалистской, «общечеловеческой» морали современного общества. Я имею в виду здесь тот факт, что в российском сознании (в отличие от западного) вытеснен или подавлен, нейтрализован трагический опыт ХХ века: трезвое, лишенное каких-либо иллюзий понимание, что лишение человека жизни от имени государства рано или поздно может обернуться снятием ограничений для репрессий другого рода и других масштабов, оправданием террора, преступных войн, ведущихся от имени государства. Дело не в сентиментальной жалости к убийцам или насильникам, а в осознании опасности, угрозы, которую несет присвоение суверенного права государства на монополию насилия, не контролируемого обществом, не уравновешиваемым обществом. Отсутствие демократии оборачивается легализацией государственного произвола. Единственным моральным барьером против этого является всеобщее признание человеческой жизни (любой) высшей ценностью.

Как всегда, дьявол скрыт в деталях: как показывает опыт советского законодательства и правоприменения, главные статьи, предусматривающие смертную казнь, были направлены, прежде всего, на «защиту государства» и лишь потом — на защиту жизни, безопасности и благополучие граждан.

И если сегодня будет восстановлена высшая мера наказания, то у меня нет сомнений, что ее применение будет подчинено тем же интересам бесконтрольной власти, как и в советское время. Напротив, население считает, если уж надо возвращать смертную казнь, то прежде всего — за преступления против обычных людей: за умышленные (в основном — серийные) убийства, изнасилование несовершеннолетних, торговлю наркотиками, терроризм (сопровождаемый жертвами), а не за преступления против государства (шпионаж, государственную измену в мирное время и т.п.). Вопрос: можно ли доверять нынешнему суду или полиции, подкидывающим наркотики и фабрикующим обвинения, государству, считающему оправданным без суда убивать своих критиков и оппонентов? Исходя из своего опыта социолога, я бы сказал, что многие россияне ответят «да» («можно, нужно»).

Требование смерти для преступника в целях профилактики преступности и предупреждения будущих правонарушений, как и соображения о нравственном значении ликвидации безнадежно испорченных злодеев, служат лишь дополнительным аргументом для доминирующей в коллективном сознании жажде мести. 47% опрошенных (против 39%, 2011 год) заявили, что они будут чувствовать себя спокойнее, если в России будет вновь применяться смертная казнь. Спокойствие этим гражданам придает не реальный расстрел приговоренных к смерти, а чувство восстановленной справедливости и порядка, не имеющее отношения к реальности.

Аргументы противников возвращения смертной казни, общее число которых увеличилось за 30 лет с 17% до 40–43%, сводятся к следующим:

• Смертная казнь отнимает у человека возможность осознать свою вину, раскаяться и измениться (13%);
• Человеческая жизнь является величайшей ценностью для цивилизованного человечества, Россия должна быть цивилизованной страной и полностью отказаться от смертной казни (12%);
• Никто, кроме Бога, не имеет права отнимать у человека жизнь (12%);
• Смертная казнь бесполезна, ужесточение наказаний не ведет к снижению преступности, а оборачивается лишь общим озлоблением (12%);
• Наш суд будет злоупотреблять ее применением (10%);
• Сострадание к преступникам соответствует русским традициям, национальному характеру, отказ от смертной казни следует этим традициям (4%).

Ясность в проблему вносят не столько сами доводы «за и против», сколько кто, собственно, высказывает их, какие социальные группы придерживаются тех и других мнений. И тут противостояние мнений начинает приобретать четкие контуры. За смертную казнь выступают пожилые, малообразованные, бедные, испуганные происходящим люди, не имеющие выхода для своего раздражения и страха, нуждающиеся в моральной компенсации. Против — преимущественно молодые, образованные и более обеспеченные, более гуманно настроенные россияне. Именно их взгляды и ценности стремится дискредитировать и нейтрализовать наша консервативная, правильнее сказать — реакционная, Дума, старающаяся вернуть Россию в прошлое, к временам советского тоталитаризма.

И последнее, что хочется сказать в этой связи: милитаризация общества, начинающаяся уже с детского сада, с начальной школы, неизбежно ведет к повышению уровня коллективной агрессии и насилия. То, что это уже реальность, подтверждают недавние сообщения СМИ. В подмосковной школе третьеклассники на параде 9 Мая шли с игрушечными автоматами и скандировали: «Мы — русские! С нами Бог»; в Лихославльском районе Твери воспитанников более 100 детских садов собирались задействовать в параде «малышковых войск» — в военной одежде разных родов войск и с макетами военной техники. Как-то это перекликается со словами казанского стрелка, заявившего, что он — бог и всех ненавидит.

Автор Лев Гудков, социолог, директор Левада-центра, доктор философских наук

https://novayagazeta.ru/articles/2021/05/17/smertnye-kozni

***

Приложение. Вновь вернуть смертную казнь в Европе смог только дуче

Отмена смертной казни — это движение мирового сообщества от дикости к гуманистическим ценностям. Даже в авторитарных странах.

Одним из моих первых впечатлений от Бельгии было «дело Дютру», которое глубоко потрясло маленькую и благополучную европейскую страну. Летом 1995 года на всех автобусных остановках и железнодорожных станциях Бельгии, а также много где во Франции и даже Италии и Испании были расклеены объявления с фото Жюли и Мелиссы, 8 и 9 лет. Потом к ним добавились старшие школьницы Ан и Эфье. Потом — девочки-подростки Летиция и Сабина.

В конце концов оказалось, что все они были похищены маньяком-педофилом, который их насиловал и держал в подвале своего дома в Марсинеле. Первые четыре умерли от истязаний и голода, а двум удалось бежать. С их побегом в августе 1996 года вскрылась эта жуткая история. Маньяк Дютру, его сообщница-жена и другие причастные к делу были арестованы, а по всей стране прошли миллионные «белые марши», грозившие всей системе власти. В 2004 году суд присяжных приговорил Дютру к пожизненному сроку. Сейчас ему 65 лет.

«Дело Дютру» выспыхнуло всего через месяц после принятия бельгийским парламентом закона об отмене смертной казни. Депутаты проголосовали подавляющим большинством, потому что исключительная мера стала правовым атавизмом. С 1950 года, когда завершились казни колаборационистов Второй мировой, смертные приговоры не выносились или автоматически заменялись пожизненным заключением. «Дело Дютру» было настолько сильным шоком, что в обществе появилось сильное желание отыграть назад. Тогда Бельгия еще не ратифицировала 6-й Протокол Европейской конвенции о правах человека, который запрещает казни в странах-членах Совета Европы. Опрос 2004 года в связи с судом над Дютру показал, что 66% бельгийцев — за смертную казнь по таким делам. Но суд поступил по закону.

Запрет смертной казни — это не изобретение Совета Европы и даже не продукт какого-то особого «либерального» менталита европейцев, а отражение наметившейся во всем мире объективной тенденции на пути человечества от дикости к цивилизации. Совет Европы как международная организация, занятая выработкой и защитой европейских норм в области прав человека, демократии и верховенства права, создан 5 мая 1949 года Лондонским договором. Но во многих странах-основательницах смертная казнь не только оставалась в законах, но реально применялась.

В Великобритании последний смертный приговор двум убийцам был приведен в исполнение 13 августа 1964 года, а законодательная норма существовала до 1998 года. Во Франции последнее отсечение головы гильотиной состоялось 10 сентября 1977 года. Это была последняя казнь в Западной Европе, а во французской конституции запрет появился только в 2007 году. В Испании после смерти диктатора Франко в 1975 году король Хуан Карлос I ввел мораторий на исполнение смертных приговоров. Это было одним из первых его распоряжений при вступлении на престол, первых шагов на пути от фашизма к демократии. В 1978 году Испания полностью запретила смертную казнь.

До середины прошлого века Европа в смысле применения смертной казни не отличалась от других регионов мира и даже показывала свои примеры изощренности. Почти в любом крупном европейском городе есть достопримечательность под названием «музей пыток», а на самом деле, экспозиция традиционной пенитенциарной системы. Есть в ней и раздел казней. Каких только не было способов умерщвления человека от имени государства. Повешение, обезглавливание, четвертование, колесование, утопление, сварение в кипятке, сожжение заживо, удавление (испанская гаррота), замуровывание… Музеи пользуются спросом у туристов.

В лондонском районе Тайберн в правление Эдуарда VI (1537–1553 гг.) казнили в среднем 560 человек в год. За мелочи в современном понимании. За нарушения дисциплины на флоте вешали на рее, за фальшивомонетничество варили в кипятке или в масле (до XVII века). В Германии во времена охоты на ведьм (XVII век) христиане (протестанты и католики) заживо сжигали женщин на кострах. За супружескую измену мужчин четвертовали, а женщин утопляли. В странах с византийской традицией сажали на кол. Этим прославился господарь Валахии Дракула.

Убежденность в действенности казни как средства правосудия происходит из самых примитивных инстинктов — мести и устрашения. Изначально она возникла из «принципа талиона» — симметричного возмездия: око за око, зуб за зуб. В европейской Италии совсем не далеко в прошлом осталась вендетта, когда роль исполнителя акта справедливости играла семья, а не государство. Месть предполагает жестокость: причинить наказуемому нисколько не меньше боли, чем он — жертве преступления. А лучше — больше. Вторая цель — устрашение. Чтобы другим неповадно было. И для этого казнили публично и тоже с усиленной жестокостью. Публичные казни в присутствии зевак — дело не столь уж далекого прошлого. В 1932 году перед парижской тюрьмой «Санте» был казнен русский эмигрант Павел Горгулов за убийство президента Франции Поля Думера. В общем, Европе есть что вспомнить.

Человечество взрослеет, все дальше уходя от первобытных корней и инстинктов. Так случилось, что Европа оказалась в этом процессе бегства из прошлого несколько впереди. Даже Америки, где она сама же создавала законодательную систему по своему образу и подобию. Во всем мире наблюдается устойчивая тенденция к отказу от применения смертной казни. Она отражает приверженность многих государств демократии и гуманистическим ценностям. Даже в авторитарных странах. В большинстве государств Африки южнее Сахары смертная казнь отменена, либо не применяется. В Китае значительно сокращается число статей, по которым Коммунистическая партия карает расстрелом (а в последние годы «гуманной» инъекцией яда).

Статистика по странам, законодательно отменившим смертную казнь, указывает Совет Европы, постоянно подтверждает отсутствие связи между казнью и уровнем преступности. Исследование, проведенное ООН в 1996 году, установило отсутствие доказательств того, что «казнь является сдерживающим фактором в большей мере, чем пожизненное заключение». По данным Американского союза защиты гражданских свобод, количество преступлений и убийств в штатах, где действуют законы о смертной казни, не ниже, чем в штатах ее не применяющих. То есть функция устрашения в целях профилактики не работает. К тому же ошибки, от которых система правосудия не застрахована…

«Убийство преступника — это еще одно преступление, которое никак не может исправить прошлого, какие бы страдания и боль не испытала его жертва; оно не может воскресить жертву, но расширяет круг насилия и жестокости, — отметил в своем заявлении комиссар Совета Европы по правам человека Томас Хаммарберг. — Многие европейцы все еще поддерживают идею смертной казни, и надо постоянно разъяснять, в чем ее несостоятельность, почему казнь отменена во многих странах и почему ее надо запретить».

У Совета Европы есть два основных правовых инструмента против смертной казни: Протокол № 6 и Протокол № 13. Первый открыт для подписания в 1983 году и запрещает смертную казнь в мирное время. Он ратифицирован всеми членами Совета Европы, кроме России (которая его подписала). Второй открыт для подписания в 2002 году и запрещает смертную казнь при любых обстоятельствах (в том числе за военные преступления). Его ратифицировали все члены Совета Европы, кроме Азербайджана и России, которые его вообще не подписали, а также Армении, которая подписала, но пока не ратифицировала.

Совет Европы сделал отмену смертной казни необходимым условием для членства в нем. В результате с 1997 года казни в странах-участницах не проводились. Что касается Европы как части света, то смертная казнь есть только в законах Беларуси и России. Вторая при вступлении в Совет Европы ввела мораторий на применение с 1996 года. Только Беларусь и непризнанные «ДНР» и «ЛНР» продолжают исполнять смертные приговоры.

Мировая тенденция постоянно подтверждается. Все больше стран отменяют смертную казнь, вводят моратории, в мире все меньше убитых именем государства. Даже неимоверное потрясение «дела Дютру» не заставило Бельгию вернуться всего лишь на месяц назад и пересмотреть закон. В мире есть только один пример отката назад.

В 1786 году, еще до рождения объединенной Италии, правитель Тосканы Леопольд II сделал свое государство со столицей во Флоренции первым в мире, отменившим смертную казнь (мораторий действовал с 1769 года). В объединенной Италии с 1889 года она была выведена из уголовного кодекса. В 1927 году Муссолини вернул исключительную меру. Ее вновь отменили только в 1947 году. Кто повторит подвиг дуче?

Автор Александр Минеев, cоб. корр. в Брюсселе

https://novayagazeta.ru/articles/2021/05/16/vnov-vernut-smertnuiu-kazn-v-evrope-smog-tolko-duche