Конфликт в Украине и геополитика в условиях глобализации

***

О принципиальных отличиях холодной войны – 1 от холодной войны – 2

Милитаризация любого кризиса в международных отношениях превращается в норму

Влиятельный знаток американской внешней политики Ричард Хаас, анализируя кризис «старого порядка», дал подробную характеристику принципов взаимодействия СССР и США в годы холодной войны. Фундамент отношений обе стороны признавали и уважали классическое правило, гласившее, что правительства пользуются суверенным правом управлять своими обществами так, как считают нужным.

Геополитическая сдержанность была отличительной чертой порядка времен холодной войны. Неофициальные правила взаимодействия Вашингтона и Москвы складывались на протяжении десятилетий в ходе дискуссий о допустимых и недопустимых формах поведения. Одно из таких правил предполагало здоровое уважение «задних дворов» друг друга. Хаас указывает: «Термин «сфера влияния» обоснованно считается дискуссионным, поскольку предполагает, что интересы конкретной страны имеют приоритет перед правами ее более слабых соседей. Но подобные сферы способны в известной степени служить источником порядка. Каждая сверхдержава действовала в определенной мере сдержанно, вмешиваясь в дела стран, которые находились близко от нее (в географическом смысле)». Именно поэтому США отказались от военного вмешательства в период подавления антисоветских выступлений в Венгрии (1956), Чехословакии (1968) и Польше (1981).

Порядок также поддерживался пониманием того, как должна вестись геополитическая конкуренция. Это понимание было скорее инстинктивным, нежели согласованным. Регионом, где договоренности о сохранении порядка на условиях, приемлемых для обеих сверхдержав, реализовывались тщательнее всего, была Европа – во многом первоначальная и центральная арена сражений холодной войны. Крах СССР одновременно привел к завершению холодной войны и началу формирования нового международного порядка эпохи однополярного мира.

Генри Киссинджер дал удивительно точный и тонкий анализ трансформации подхода Запада к России в 1990-е годы: «Поскольку коммунизм потерпел крушение, отношения атлантических стран с Россией базировались больше на утверждениях относительно внутренней ситуации в России, нежели на геополитических рассуждениях». И далее: «Западные демократии стали действовать так, будто внутренние реформы в России являются главным, если не единственным ключом к стабильным отношениям. К России отнеслись не как к серьезной державе, а как к объекту снисходительных изысканий по поводу состояния ее внутренних реформ. Западные руководители действуют, будто они сами являются частью российской внутренней политики».

На наших глазах произошел массированный отказ Запада от учета российских стратегических, геополитических и национальных интересов. Киссинджер подвел итог процессу: «По общему предположению, когда внешняя политика в отношении России приравнивается к формированию российского внутреннего курса, способность оказывать воздействие на внешнее поведение Российского государства ослабевает. И тем не менее именно внешние действия России исторически представляли большой вызов международной стабильности».

То, что в 1990-е годы намечалось как тенденция, после прихода Путина к власти стало нормой: Запад свел право России на собственный геополитический интерес исключительно к заботе о формировании внутренней политики и экономики на принципах Вашингтонского консенсуса. Эти принципы предполагали неуклонное следование курсом на либерализацию, приватизацию, финансовую стабилизацию, открытость к иностранному капиталу, разгосударствление крупных госкомпаний и банков. Мол, это и есть ваш главный стратегический и национальный интерес. Не случайно односторонние действия Запада по расширению НАТО без учета позиции Москвы привели к кризису в отношениях.

Трансформация внутриполитического курса в духе антилиберализма в последние годы еще больше вела к отказу слышать внешнеполитические озабоченности Кремля. По существу, был изъят ключевой принцип времен холодной войны, согласно которому суверенным правом управлять своими обществами обладают правительства соответствующих стран. Представляется, что это является главным отличием той холодной войны – 1 от сегодняшней холодной войны – 2. Вторым отличием является отказ признать, что у России есть «сферы влияния» как зоны стратегического, или, по принятому сегодня выражению, экзистенциального интереса. Третье – возросшая угроза прямого военного конфликта между великими державами, чего, к счастью, удалось избежать в первую холодную.

Ухудшение международной обстановки происходит повсеместно и ускоренными темпами. То, что выглядело региональным конфликтом в Украине в 2014 году, за прошедшие 10 лет превратилось в глобальный конфликт между Россией и Западом – по целям и по используемым ресурсам. Поэтому оказывается тотально невозможным привлечение к урегулированию посредников. Нейтральных и не вовлеченных в конфликт в той или иной форме мало-мальски авторитетных государств и лидеров в мире не осталось. Доверия нет никому. И Запад, и Россия настаивают на своей версии желаемого итога конфликта в качестве единственно приемлемого. Для России это отказ НАТО от включения в свои ряды стран из ближнего зарубежья, для Запада – нанесение стратегического поражения путинскому типу политического режима в России.

Ускоренными темпами происходит милитаризация любого международного конфликта. Украина, Израиль/ХАМАС, Азербайджан/Армения, Сирия, Ливан, Йемен, Ирак… Эффективных и результативных посредников ни один из этих конфликтов не явил. А объемы военных поставок в районы противостояния увеличились в десятки раз. США демонстрируют в последние годы снижение эффективности своего участия в разрешении острых международных проблем. Утрата прежнего лидерства США могла бы оставаться лишь моментом, травмирующим чувство гордости американцев, если бы их внешнеполитическая доктрина не предполагала, что они обязаны играть ключевую роль в любом регионе мира.

Однако все чаще оценка природы конфликтов и качество предлагаемых ими решений не выдерживает критики со стороны участников конфликта. Проблема в том, что американцы по традиции вставляют внутрь пакета предложений по урегулированию прежде всего свой геополитический интерес. А конфликтующие стороны хотят, разумеется, эффективного и долгосрочного решения собственных национальных проблем.

В концептуальном плане международный порядок – это не только фактическое или возможное положение дел в мировой политике, это еще и некая ценность. Однако это не такая ценность, относительно которой происходит формирование всех международно-правовых практик. Сегодня страны Запада обосновывают любые свои действия озабоченностью нарушения «порядка, основанного на правилах», а многие страны «не Запада» часто руководствуются идеей справедливости, достигаемой даже ценой беспорядка. Иными словами, субъективная ценность беспорядка во имя справедливости в системе ценностей этих стран выше, чем ценность незыблемости «порядка, основанного на правилах».

Масштаб, характер и глубина проблем в области международных отношений сегодня таковы, что абсолютно исключена возможность автоматического восстановления нормальности и предсказуемости в отношениях между странами. Нужен диалог. Требуется представительный формат обсуждения. Свежий взгляд на саму категорию «международный порядок», которая могла бы оказаться и правом, и практикой, и ценностью для большинства. Что может стать содержательной альтернативой милитаризации любого кризиса в межгосударственных отношениях.

Источник - https://www.ng.ru/editorial/2024-02-25/2_8955_red.html

***

Комментарий: Планета слишком хрупка для ковбойского поведения на международной арене

Сегодня в мире происходят масштабные, коренные изменения в области глобальной и региональной безопасности, с пространственным перераспределением экономики и военной мощи, формированием, ростом новых центров силы.

Все рельефнее проявляется всеобщее недовольство стремлением теряющих мощь и влияние США, стран коллективного Запада (КЗ) продолжать политику глобального доминирования. Эти знаковые перемены идут в рамках нынешнего переходного миропорядка с его турбулентностью и неопределенностью, резким обострением международной обстановки, дальнейшим преобладанием межблокового противостояния, политики равновесия страха. Причем изменения проходят настолько быстро, что система международной безопасности за ними просто не успевает перестроиться. Возникают новые, обостряются прежние противоречия при росте всеобщего взаимного недоверия, желания все больше опираться в обеспечении национальных интересов и национальной безопасности на военную силу, включая ее прямое применение.

Великий транзит

В таких условиях может быть две основные модели поведения на международной арене. Одна – преобладающее «водяное перемирие» в отношениях государств, дающее возможность хорошенько разобраться в происходящем, выработать новые подходы, наметить новые пути разрешения противоречий. Увы, пока мир идет по другой дороге – усиления военно-силового противостояния, давления, взаимного силового сдерживания, зачастую не очень задумываясь о последствиях, краткосрочных и долговременных, да и о собственных национальных интересах. И конфликт в Украине (КНУ, здесь «Украина» означает не государство, а географический ареал) в этом плане – яркое проявление современной ситуации в условиях переходного миропорядка.

Необходимо подчеркнуть: главная цель геополитики России (и не только России) – реализация собственных национальных интересов, обеспечение национальной безопасности во всех аспектах. В этом плане военная сила – важнейшая, но все же составная часть целостной геополитики России, ее инструмент. Каждый сценарий комплексной геополитики, в том числе участие в крупномасштабном военном конфликте, имеет свою интегральную цену. Можно выиграть военную кампанию с неприемлемыми, как впоследствии окажется, усилиями, затратами, жертвами – и при этом потерпеть поражение в геополитике, в том, ради чего, собственно, все и затевалось. Так что «победа» в геополитике отнюдь не сводится к военной капитуляции, разгрому противника на поле боя, балансу нанесенных и понесенных потерь – в геополитике все гораздо сложнее, многограннее, это все, что грядет потом. Недаром одной из главных целей США, КЗ при втягивании России в конфликт в Украине являлось истощение, перенапряжение, изматывание РФ.

Наше время совсем не случайно называют временем великого транзита. Это действительно переходный миропорядок, от советско-американского «биполярного» через так и не сложившийся для США однополярный («конец истории») к какому-то новому, не сводимому только к геополитической геометрии, контуры чего еще не вполне ясны. Это называют новым миропорядком – полицентричным (по Евгению Примакову), даже бесполюсным (дань информационным технологиям с их сетевыми моделями).

Каковы отличительные черты переходного миропорядка в дополнение к вышесказанному? Это распад нынешней – не слишком устойчивой – системы международной безопасности, развитие мира на фоне другого существенного перехода – смены технико-экономических укладов. Также это всеми ныне отрицаемые, но на самом деле получающие все большее развитие процессы глобализации, сопровождаемые в условиях глобального системного кризиса, не только финансово-экономического, так называемой контрглобализацией.

Происходит как бы сжатие пространства (shrinkage of space) с соответствующими геополитическими, военными, экономическими, социально-политическими и иными последствиями. В силу технологических совершенствований резко увеличивается транспортно-логистическая, экономическая, информационная доступность. А в случае военно-силовой деятельности – это резкий рост возможностей для поражения самых удаленных целей, рост их уязвимости, с использованием как обычных, так и неконвенциональных вооружений. Драматично возросли межстрановые, межрегиональные миграции, достигающие сегодня десятков миллионов перемещений в год и способные увеличиться еще в несколько раз.

Раскрываются, а то и распадаются прежние геополитические целостности, потерявшие свои прежние скрепы. Это, например, относится к процессам на постсоветском пространстве, где ряд стран пытается активно «отплывать» от России, устанавливать связи с более «выгодными» партнерами, в том числе территориально неблизкими, в поисках экономических преференций и т.д. Заметим, что на эти процессы сегодня оказывает определенное влияние КНУ, участие в нем России. Свой вклад в формирование и нарушение миропорядка все больше вносят всякого рода негосударственные, надгосударственные, транснациональные, парамилитарные и другие структуры, ранее не принимавшиеся во внимание.

Исчезают «периферийные» регионы и зоны на карте мира, весь мир включен в глобальную экономику, глобальную и региональную систему безопасности (или в нарушение этой безопасности). Сейчас даже конфликт двух стран – это зачастую не «танго вдвоем», это «танцуют все». Сейчас интересы, противоречия разных сил и стран, их объединений, формальных и неформальных, все чаще пресекаются в точках соприкосновения. Пока еще существуют, но истончаются так называемые серые зоны на карте, столь необходимые и важные в качестве своего рода пространственных амортизаторов, способных затормозить развитие конфликтов, приглушить противоречия, дать сторонам время подумать, найти взаимоприемлемые решения без прямых военно-силовых и иных столкновений.

Геополитическая теснота

Нарастающая взаимозависимость, сжатие пространства в условиях глобализации оказывают влияние и на проблему так называемых красных линий в их географическом понимании. Происходит определенное размывание жестких границ зон жизненных интересов государств, территорий их эксклюзивного, канонического влияния. Эти границы становятся все более взаимопроницаемыми – и одновременно представляют все большую угрозу как поле противоречий, столкновений. При этом активное экономическое партнерство может идти рука об руку с жестким геополитическим противоборством. Сегодня многие не могут смириться с этим, не готовы к подобным переменам, тем более к смещению границ влияния, красных линий в пространстве под воздействием различных факторов, от распада государств (СССР) до неравномерности развития разных стран во времени, ускоренного изменения соотношения сил. Кроме того, существуют красные линии, за которые вменяемые и ответственные акторы мировой геополитики не должны заходить.

Так, блок НАТО в несколько приемов расширился на восток. Но, во-первых, ранее это были все же иные, «дружелюбные» времена партнерства России и НАТО (было и такое), Москва на многое смотрела сквозь пальцы. Во-вторых, это были расширения, не пересекавшие границ бывшего СССР (Прибалтику проморгали, за нее можно было побороться). Но в ситуации, предшествовавшей началу острой фазы КНУ, блок НАТО бесцеремонно, по сути, вторгся в цивилизационные пределы «русского мира», к самой его сердцевине. С намерением в случае успеха продолжить свое движение дальше на постсоветское пространство, в геополитическое подбрюшье России. И иной реакции со стороны РФ на украинском рубеже вряд ли следовало ожидать.

Современный переходный миропорядок без устойчивых представлений о том, что можно предпринимать на международной арене, а что нельзя, уже крайне уязвим. Слишком удобрена почва для возникновения всякого рода конфликтов, конфронтаций, военно-силовых столкновений. Переносить данный багаж в качестве наследия в новый мировой порядок было бы разрушительным для системы международной безопасности будущего. И многие вопросы нужно пытаться решать уже сегодня.

Так, осуществление внешней и военной политики в современном мире с его геополитической теснотой должно быть крайне выверенным, осторожным, учитывающим интересы, опасения других, все возможные последствия. В условиях роста глобальной вооруженности не только у ведущих стран активация даже слабого детонатора, чаянно или нечаянно приведенного кем-то в действие, способна вызвать геополитический обвал, спровоцировать масштабный кризис. А реакция на большой конфликт между большими странами – это не рябь по воде, это мощные волны, подхватывающие со дна геополитического водоема самые опасные субстанции. КНУ в этом плане представляет особый интерес для анализа механизма эскалации конфликта, его перехода на новые, более высокие уровни, до самых больших высот.

На первый взгляд переходный и новый мировой порядок мало чем отличаются, разве только масштабами происходящих процессов. На самом деле есть обстоятельства, с которыми можно еще как-то смириться сегодня, но которые будут категорически неприемлемы уже завтра, в новой большой игре. Это практическое отсутствие в настоящее время подлинного нового глобального мышления, понимания того, что в условиях целостного и взаимозависимого, технофицированного и кибернетизированного мира экспоненциально возрастает его уязвимость через всякого рода мультипликаторы, эффект бумеранга и т.д. А возможное еще сегодня прямое применение военной силы, в том числе в режиме прокси, само развязывание конфликтов между ведущими акторами глобальной геополитики – системообразующими узлами ее кристаллической решетки в мире будущего вообще категорически противопоказаны, взаимоневыгодны, нефунциональны. Если, разумеется, целью политики не является разрушение мировой цивилизации, по крайней мере в Северном полушарии.

Это помимо того, что все множащиеся действительно глобальные проблемы – климатические, экологические, демографические, медико-биологические – можно решать только совместно. Уже сегодня в условиях глобализованного, взаимозависимого мира так называемые игры с нулевой суммой (zero sum games) становятся неэффективными: победа одной из противоборствующих сторон – это не просто поражение другой, потери будут всеобщими и ощутимыми, недопустимыми. Это касается даже какой-либо третьей стороны, которая и сейчас не может получать прежних выгод от благоразумной роли наблюдателя. Более того, сегодня большая военная мощь оказывается неэффективной в противостоянии даже с куда менее совершенными военными потенциалами – современные конфликты все более асимметричны, мозаичны, рассредоточены в пространстве. И мировому политикуму нужно срочно прививать навыки сосуществования в условиях геополитической тесноты, сверхвооруженности мира для стран, регионов, цивилизаций с разными интересами (глобальной унификации не предвидится), представлениями о национальной и международной безопасности, национальных интересах, методах и средствах их обеспечения и реализации.

Конфликт, по сути, в центре Европы, на линии центрального противостояния РФ и НАТО является уже и для нынешнего времени неприемлемым. Это не конфликт где-то на периферии мировой геополитики, хотя в условиях глобализации само представление о периферии, внутренней или окраинной, сегодня сильно изменилось. Это не карабахский конфликт, не палестино-израильский, не всеми подгоняемый тайваньский. Карта мира сегодня испещрена всякого рода красными линиями и зонами конфликтных возмущений. Но именно европейский рубеж, заполыхавший в ходе КНУ между Россией и Западом, НАТО, по-прежнему является для международной безопасности главным.

В свете сказанного выше КНУ не мог не оказаться коалиционным, пусть и в режиме прокси, на сегодня пока только со стороны Киева. Хотя сейчас граница между прокси и полным участием в КНУ становится все более условной. Если кто-то и полагал, что это будут разборки Москвы и Киева один на один, он серьезно ошибался. Поэтому КНУ не мог не эскалировать, вертикально и горизонтально, увеличиваясь в масштабах.

Это, возможно, еще даже не миттельшпиль, если не будут предприняты срочные меры по торможению КНУ, его глубокой заморозке (мира быть не может – слишком много крови пролито с обеих сторон). Далее, КНУ не мог не носить гибридного характер – с тесным взаимодействием военной и мягкой силы в широком понимании последней, куда входят экономика, политика, идеология и многое другое. Победа (что может означать «победа» в КНУ, мы говорили ранее) будет достигаться не только на поле боя. Но также в тылу, в экономике, промышленном производстве, в том числе за пределами оборонно-промышленного комплекса (ОПК), в дипломатии и миротворчестве, в идеологической и информационно-пропагандистской работе, в киберпространстве, в санкционной войне. И если по способности тоталитарно мобилизовать военную мощь, экономику, обществу России нет равных, то в ряде компонентов мягкой силы она не может чувствовать себя столь же успешной.

Война как компьютерная игра

Избыточной нагрузкой на военно-силовой компонент не следует злоупотреблять, он отнюдь не всегда способен заменить, усилить, дополнить нехватку компонента мягкой силы в общении с внешним миром. Не должно создаваться впечатление, что РФ слишком полагается на военную мощь при решении самых разных, может быть, и не самых обязательных геополитических задач. В целостной и комплексной системе национальной безопасности РФ каждый компонент должен играть свою роль, а российская геополитика не может лететь только на одном крыле.

Не будем идеалистами: военная мощь и в дальнейшем будет играть очень важную роль в международных отношениях, в сфере международной безопасности. Между тем современная война, военно-экономическая деятельность и нынешняя, тем более перспективная военная мощь крайне дорогостоящи. Например, Израиль тратит на войну в секторе Газа и на других направлениях до 300 млн долл. в день, Украина в ходе КНУ, по некоторым данным, – до 100 млн долл. в день. Российские расходы на оборону и безопасность на 2024 финансовый год запланированы в размере почти 2/5 во всем федеральном бюджете страны. Даже провальная афганская кампания обошлась США почти в 3 трлн долл. Стоимость разработки, производства и обслуживания вооружений новых поколений в среднем в несколько раз выше, чем для оружия предыдущих поколений. А за два года КНУ стоимость у западного производителя каждой единицы боеприпасов, в том числе и поставляемых Киеву, возросла в 6–8 и более раз. Все это серьезно влияет на эффективность военно-силовой деятельности как инструмента политики, а также как компонента системы национальной безопасности, имеющей и гражданскую составляющую, требующую своих инвестиций.

Сейчас, а завтра в особенности, одним из главных лимитирующих факторов для осуществления оборонной деятельности, тем более для участия в длительных вооруженных конфликтах, является кадровый вопрос. Крупномасштабные региональные войны типа КНУ, по крайней мере на современном этапе, предполагают наличие массовых армий и значительные людские потери, что для современного общества, экономики все менее приемлемо. Подчеркиваем, это верно не только для РФ (с поправкой на свойственные россиянам чувство долга и патриотизм), но и для других стран, причем не только мирового севера. Попытки, предпринимаемые во всем мире, создать безлюдное поле боя, использовать принцип удаленной войны с задействованием роботизированных, беспилотных, автоматизированных, кибернитизированных средств эффективны не для всех видов армейской деятельности.

Конфликт масштаба КНУ не может быть длительным по многим причинам, тем более когда речь идет о малоподвижных и малопобедных боевых действиях. Они порождают усталость в тылу и на фронте, заставляют думать о применении сверхмощных, неконвенциональных вооружений для быстрого решения всех проблем. А шансы на выгорание длительного конфликта с учетом его постоянной внешней подпитки все же намного ниже вероятности его резкой эскалации, вертикальной и горизонтальной. Если на ранних стадиях большого конфликта мобилизационная, военная экономика, обеспечивающая фронт, может играть выраженную стимулирующую роль для экономики в целом, то при длительном ходе конфликта она становится тормозом развития, источником дополнительного инфляционного давления, дестабилизации. Тем более что нет никаких оснований полагать: петля анаконды вдруг ослабнет, разомкнет свои кольца не только вокруг подсанкционной России, но и ее политических и торгово-экономических партнеров.

Следует констатировать: сегодня все мысли в информационно-аналитическом поле – не о достижении мира в ходе КНУ (в виде глубокой заморозки, хотя бы по корейскому сценарию), а об усовершенствовании ситуации. Особый интерес проявляется к мнениям специалистов, прекрасно разбирающихся в технических деталях – килотоннах, калибрах, свободно рассуждающих о глубоких охватах и прорывах, о неизбежности очень скорой глобальной войны. И куда менее востребованы слабаки и нытики, говорящие о необходимости всестороннего, комплексного изучения для применения военной мощи и его последствий, о способах выхода из вооруженных конфликтов.

Сейчас все как-то слишком просто оперируют вопросами использования ядерного оружия в ходе КНУ, переноса конфликта в космос с уничтожением вражеской спутниковой группировки. Видимо, представляя современную войну как некую компьютерную игру, когда в любую минуту можно что-то поставить на паузу, переиграть по-новому. В первом случае это крайне высокая вероятность эскалации конфликта, выхода его из-под контроля, не говоря уже о том, что для всего человечества будет открыт ядерный ящик Пандоры. И России это никогда не забудут даже лояльные ей страны. В этих условиях вроде бы должна резко возрастать роль дипломатии, которая сегодня подчас сводится к выдвижению громких, заведомо не реализуемых требований, к взаимным обвинениям, к тиражированию проектов и платформ, трудных в практическом использовании.

Современный опыт функционирования системы международной безопасности с преобладанием силовой политики, в том числе и в первую очередь опыт КНУ, безусловно, крайне важен для формирования и формулирования работоспособной и реалистичной, безопасной концепции нового мирового порядка, по крайней мере в качестве предупреждения. Законы и правила геополитики будущего еще только выстраиваются, нащупываются, пишутся и на наших глазах, в том числе кровью в ходе КНУ.

Война – это во многом ответ на неспособность комплексной геополитики выполнять свои функции. И КНУ может оказаться точкой перелома в плане понимания нерациональности, тупиковости использования боевых действий, прямой военной конфронтации как доминирующего инструмента для разрешения противоречий, в первую очередь между ведущими странами – акторами, центрами глобальной геополитики. Тем более это будет очевидно в условиях нового мирового порядка – сверхвооруженного, геополитически переуплотненного, действительно целостного и взаимозависимого. Земной шар наглядно демонстрирует: уже сейчас он слишком мал и хрупок для господства конфронтационного мышления и неразборчивого ковбойского поведения на международной арене.

Авторы:

Сергей Казеннов – ведущий научный сотрудник отдела военно-экономических исследований безопасности ИМЭМО РАН;

Владимир Кумачев – вице-президент Института национальной безопасности и стратегических исследований.

Источник - ьhttps://www.ng.ru/ideas/2024-02-26/7_8956_conflict.html